«Он мне не зять — и не будет!» — как бабушка сгубила мой брак
С первого дня она его терпеть не могла. Даже имени не называет — только «этот твой» или «ну тот». Сколько раз я просил её не лезть в наши дела, но бабушка знает лучше всех. «Нормальный мужик давно бы женился. Ребёнок есть, а штампа в паспорте нет!» — одно и то же. Ни капли уважения, — с грустью говорит 26-летняя Алевтина из Нижнего Новгорода.
С Семёном они вместе больше двух лет. Сначала просто встречались, а когда Аля забеременела, переехали вместе. Сёма не испугался, не убежал, наоборот — сразу предложил руку и сердце. Но не судьба — всё пошло наперекосяк: у неё начались проблемы со здоровьем, у него — с работой. О свадьбе и речи не было.
Жили у бабушки Алевтины — в трёшке на окраине, в хрущёвке. Квартира её, но прописаны там Аля с матерью, а потом и Семён. Родилась дочь — теснота стала невыносимой, но любовь скрепляла их.
В ЗАГС они так и не дошли. Сначала из-за больниц, потом — из-за быта. Но Сёма твердил: «Хочу, чтобы у тебя был настоящий праздник. С кольцами, с платьем, как мечтала». Копил на свадьбу, а не на голую роспись.
Тут-то бабушка — Валентина Игнатьевна — и начала войну. Её позиция жёсткая: не женаты — значит, не семья. Хоть Семён никогда не бросал ни Алю, ни ребёнка, бабка звала его «проходимцем». Уверяла — если бы хотел, давно бы всё устроил. А без бумажки, по её мнению, мужчина — так, ветер.
Когда Семён потерял работу, бабушка не давала ему прохода. То «бездельник», то «нахлебник», то «сопляк без стержня». Ему стало невмоготу дома, и он устроился куда попало — лишь бы не слышать её. Работа адская, платят гроши, но ищет что-то лучше.
Мать Алевтины — тихая, в чужие отношения не лезет, но и она признаёт: Валентина Игнатьевна перегибает. Лезет, командует, пилит. А у молодых и без того проблем хватает.
Подруга Али давно уговаривает съехать. Даже звала пожить у себя. Но у Семёна зарплата — кот наплакал, а аренда съест половину. Коммуналку бы потянули, но как жить на оставшееся?
— Терпим, — шепчет Аля. — Думали, скоро всё наладится. А потом случилось вот что. Он ушёл с друзьями. Обещал вернуться к одиннадцати. Полночь — нет. Час — нет. Стала звонить, переживать. Бабка всё видела. Вернулся он под утро, пьяный. Оправдывался, просил прощения. А бабушка… Не сдержалась. Накинулась, орала, выгнала. Заявила: «Квартира моя — что хочу, то и делаю! Ещё раз придёт — ментов вызову!»
С тех пор Семён живёт у друга. Каждый день звонит Але, скучает по дочке. Говорит, что ищет выход. Клянётся найти жильё, забрать их. Но пока — одни слова. Ни денег, ни вариантов.
А Алевтина разрывается: с одной стороны — любимый, с другой — крыша над головой. Бабка не отступает. В её доме — её законы.
Но разве она вправе рушить чужую семью лишь потому, что всё не по её уставу? Разве штамп — мера любви? Ради формальности лишать ребёнка отца, а женщину — поддержки?
Аля не знает, как быть. Выбора нет. Денег нет. Надежда — только на мужа. Но у него — пустые обещания.
И вот она сидит ночами, глядя на пустой угол, где раньше лежала его куртка, и думает: «А может, и правда не мой он человек? Может, бабушка права?»
А может, просто кто-то слишком любит быть правым — и губит то, что создавалось годами…