Смятенный листок лежал в ящике её стола — рядом с заявлением на увольнение. В груди шевельнулось странное чувство — будто эта бумажка ждала именно меня.
Я взял его, и перед глазами всплыло детство. Как мы с пацанами в Нижнем Новгороде играли в разведчиков, писали невидимые письма молоком, а потом читали, нагревая над плитой. Мы с Светланой как-то вспоминали об этом за чаем, болтая о пустяках…
Я еле дождался перерыва. Примчался домой, сердце колотилось — не от страха, а от какого-то странного предчувствия. Включил конфорку, поднес листок к огню — и вот они, проступившие строчки. Как в детстве. Только теперь это была горькая правда.
«Если ты это читаешь, значит, я не ошиблась. Ты вспомнил и догадался. Всё могло быть иначе. Но знай — когда ты унижал меня, ты убил во мне всё, что я к тебе чувствовала. Мне кажется, тебе даже нравилось надо мной издеваться. Наверное, это всё, на что ты способен.
Тебя когда-то обидели — и теперь ты ломаешь тех, кто не может или не хочет отвечать тем же. Думаешь, я не смогла бы дать сдачи? Смогла. Но тогда я перестала бы быть собой.
Можно выиграть битву, но проиграть войну. Не ищи меня. Прощай. — С.»
Я сидел с этим письмом и не мог пошевелиться. Почему? Почему я её так безумно, до боли, до ненависти… любил?
Она появилась в офисе внезапно. Вошла — и будто свет ворвался в комнату. Обычный кабинет на втором этаже старинного здания в Екатеринбурге вдруг наполнился запахом дождя, теплом и тишиной летнего утра.
Она не была красавицей — нет, не кукла из журнала. Но в ней было что-то, что выбивало меня из колеи. Я, видавший всяких — ярких, дерзких, гламурных, — вдруг словно ослеп. Все мои прежние уловки перестали работать.
Я привык к вниманию, к лёгким романам, к тому, что всё под контролем. Блондинки, шатенки, рыжие — все эти типажи приходили и уходили. Ужины, цветы, короткие истории — и снова свобода. Я решал. Я выбирал. Я не просил — я брал.
Но Света…
Хотелось прижаться к её плечу, дышать её запахом, трогать эти светлые волосы, чувствовать её руку в своей, слушать, как она смеётся, видеть, как она кусает губу, когда волнуется.
Света работала под моим началом — в прямом и переносном смысле. Не лидер, не звезда. Но если дать ей сложное задание — она сделает. Чётко, тихо, без лишних слов.
Я стал получать странное удовольствие, когда кричал на неё. Будто само её присутствие оправдывало мою жестокость. Она сжималась, словно становилась меньше — и в эти моменты я чувствовал себя всесильным. Если бы она заплакала… если бы сорвалась. Я бы её пожалел. Наверное, даже изменился бы.
Но она молчала. Без слёз. Без упрёков. И это сводило меня с ума ещё сильнее. Я пытался привлечь внимание: оставлял конфеты на столе, дарил безделушки. Комплименты с подковыркой. Взгляды, намёки. Она понимала — я это видел. И чувствовал, что в ней тоже что-то дрожит.
Иногда мне казалось, что если я просто коснусь её руки — время остановится. И однажды я решился. Обнял. Легко. Почти нежно. А она… отстранилась. Смотрела прямо в глаза. Молча. Без истерик.
И это было больнее, чем пощёчина.
Она была мне ровней. Но я не хотел этого признавать. Мне нужно было чувствовать власть. Я не мог позволить себе слабость. Не перед ней.
Я следил за ней. Как она справляется с задачами. Как держится в стрессовых ситуациях. Коллеги тоже её замечали. Слишком замечали. Кто-то даже приглашал на ужин. Я видел это — и внутри всё кипело от злости.
Я устраивал спектакли ревности. Громко болтал по телефону с другими. Смеялся, флиртовал, договаривался о встречах — при ней. А она? Ни реакции. Ни взгляда.
Я был уверен — нет, я знал — она чувствует то же. Что-то должно было случиться. Я это ощущал каждой клеткой. Я верил, что она не уйдёт. Что будет терпеть. Что сдастся.
А она просто исчезла. Без драм. Без сцен.
В пятницу её не было на работе. Телефон не отвечал. Почта — недоступна. Проект, над которым она работала, остался незаконченным. Я оказался в дурацком положении. Перед начальством. Перед собой.
Она испарилась. Как туман. Как сон. Та самая — близкая и недоступная, моя и не моя.
А я думал — так не бывает. Думал, всё можно исправить, продавить, переиграть.
Я ошибался.
Оказывается, бывает.
