Сегодня я записываю эту историю в дневник, потому что до сих пор не могу прийти в себя. Звонок маме, который должен был быть обычным разговором, обернулся настоящим ударом. “Мама, как ты могла?” — голос дрожал, когда я втолковывал ей очевидное. “Я твой сын, у меня подрастает Ваня, твой внук, а ты отдаешь квартиру какой-то Марье Ивановне? И даже не считаешь нужным объясниться?” В трубке стояла тишина, а у меня в груди клокотала смесь гнева и недоумения.
Меня зовут Дмитрий, мне 34, и я — единственный ребенок Людмилы Петровны. Наши отношения всегда напоминали минное поле — она растила меня одна, работала сутками, но ее железная хватка и привычка все решать за меня создавали между нами стену. Когда я женился на Алене и у нас родился Ваня, я верил, что теперь мама станет ближе. Но она даже не приехала познакомиться с внуком, отговариваясь мигренями и делами. Я звонил, слал фото, но в ответ слышал лишь: “Спасибо, сынок”. А теперь выяснилось, что ее трешку в Подольске она подарила совершенно чужой тетке.
Об этом сообщила тетя Галя, мамина сестра. Сначала я не поверил — может, ошибка? Но нет: дарственная на какую-то Марью Ивановну, соседку, которая “приносит борщ и выносит мусор”. Я онемел. Эта квартира — не просто стены. Там прошло мое детство, там пахло пирогами по воскресеньям, там отец, которого уже нет, чинил мне велосипед. И теперь все это — собственность посторонней бабки?
Мама ответила на мой звонок так буднично, будто речь шла о передаче старого телевизора. “Дима, я сама решила. Марья Ивановна тут, помогает, а ты в Москве со своей жизнью”. У меня перехватило дыхание. Да, мы живем в трех часах езды, но разве я отказывал в помощи? Предлагал деньги на сиделку, звал переехать к нам — всегда получал отказ: “Не твое дело”. А теперь оказывается, что я “далеко”, а эта Марья Ивановна вдруг стала роднее крови?
Выяснилось, что соседка уже два года “как родная” — водит маму в поликлинику, сажает картошку на даче. Я не против помощи, но ТРЕШКА? Это же не баночка варенья! “Мама, — пытался я вразумить ее, — Ваня твой внук! Ты даже не видела, как он рисует, а отдаешь все чужой женщине?” Но она отрезала: “Ты не приезжаешь, а она здесь. Мое решение”.
Обида накатывала волной. Да, я не каждую неделю в Подольске — ипотека, проекты на работе. Но я-то считал, что мы семья! Ваня подрастет — квартира могла бы стать ему опорой. Теперь же все ушло к этой Марье Ивановне, о которой я услышал впервые. “Мама, — спросил я, — ты уверена, что она не мошенница?” Но в ответ прозвучало: “Я не дура, сынок. Она добрый человек”.
Алена, видя мое состояние, настояла на поездке. Взяли Ваню и рванули в Подольск. Мама встретила нас радушно, обняла внука, но в глазах читалось напряжение. За чаем с медом я снова поднял тему: “Давай наймем помощницу, я буду чаще приезжать. Но зачем отдавать квартиру?” Она взглянула на меня устало: “Сынок, не хочу обузой быть. Марья Ивановна рядом, а ты…”
Эти слова ранили. Неужели она всерьез верит, что стала бы для нас обузой? Я говорил о том, как Ване нужна бабушка, как мы хотим быть ближе, но мама лишь качала головой. Тогда я осознал — Марья Ивановна заполнила пустоту, которую оставили мы.
Оспаривать дарственную бесполезно — мама в ясном уме. Но я решил: буду звонить каждый день, привозить Ваню каждые выходные. Может, она поймет, что семья — это мы. А насчет Марьи Ивановны… Пусть лучше это действительно забота, а не расчет.
Этот случай научил меня главному: нельзя допускать, чтобы километры и будни разъедали родственные узы. Пока не стало слишком поздно.
