**Дневник.**
Сегодня разбирала вещи для «Авито». Не от бедности — просто надоело хранить то, что давно не нужно. Каждая вещь будто держит в себе прошлое. О людях, которых больше нет рядом. О днях, что растаяли, как апрельский снег. О себе другой — той, что осталась где-то там, за поворотом. Старый свитер с вытянутым горлом, который никто не надевал. Пальто с потертым рукавом. Сковородка, подаренная когда-то на юбилей, но так и оставшаяся новенькой. Они занимали шкафы, полки, даже воздух в моей однушке.
Фотографировала их у окна — свет там мягче, чем на балконе. Аккуратно вешала на плечики, разглаживала складки, иногда брала утюг. Будто от этого зависело, попадут ли они к кому-то в руки или окажутся в мусорном баке. Хотелось, чтобы кто-то, листая ленту, вдруг подумал: «Это моё. Именно это мне нужно».
Поздно вечером пришло сообщение. Короткое, без лишнего: «Свитер ещё продаётся?» На часах было почти полночь. Как будто человек долго решался, будто это его последняя попытка.
Ответила: «Да, есть». Он спросил адрес и добавил: «Буду через час». Ни торга, ни расспросов — сухое: «Ждите».
Едва успела убрать со стола тарелки. Когда зазвонил домофон, руки ещё пахли чесноком. Вытерла их об полотенце, поправила волосы, накинула кардиган и открыла дверь.
На пороге стоял мужчина лет пятидесяти, в потёртой куртке и с усталым взглядом. Его глаза не искали моего лица, а цеплялись за что-то невидимое — за прошлое, за теплоту, за то, что уже нельзя вернуть.
— Добрый. За свитером. Тот, тёмно-зелёный, с узором.
— Заходите. Сейчас принесу, — сказала я, отступая.
Он не переступил порог, будто боялся нарушить незримую границу.
— У вас уютно. Тепло. У меня в квартире батареи — лёд. Всё собираюсь починить, да руки не доходят.
— Да, зима нынче лютая, — кивнула я, уходя в комнату. — Без обогревателя — хоть в пуховике спи.
Вернулась с двумя свитерами — зелёным и тёмно-синим.
— Вот, посмотрите. Может, этот тоже возьмёте? Тёплый, почти не ношенный. Не колется.
Он примерил их, не снимая куртки. Молча смотрел в зеркало. Потом прошептал:
— Жена такие любила. Я сам не разбираюсь. Без неё всё… не то. Как будто чужое.
Я молча поправила воротник, не задавая лишних вопросов.
— Какой выбираете?
— Оба, если можно. Один — мне. Второй — товарищу. У него беда — дом сгорел. Теперь с женой и детьми по съёмным углам. Даже верхней одежды нет. Помогаем, кто чем может.
Хотела сказать: «Берите даром», но он уже достал потрёпанные купюры, будто предугадал мои мысли.
— Сколько?
Назвала цену ниже, чем в объявлении. Он отсчитал деньги, не глядя. Руки у него были грубые, потрескавшиеся — видно, работа на морозе.
— Спасибо.
— Надеюсь, согреет, — тихо ответила я.
Он кивнул, но не ушёл. Смотрел в пол, потом вдруг поднял глаза.
— Знаете… звучит, наверное, странно. Но у вас тут… как дома. Будто кто-то ждёт. Будто ещё есть куда вернуться.
Я замерла. А потом неожиданно сказала:
— Чай хотите? Только заварила. С лимоном и мёдом. Крепкий, но согревает.
Он задержался на секунду, затем кивнул:
— Если не помешаю.
Сидели на кухне. Он говорил — сбивчиво, jumping между темами. Про друга, у которого сгорело всё. Про работу на складе, где даже ватник не спасает от холода. Про то, как искал тёплые вещи — зима не ждёт. Я слушала и вспоминала, каково это — говорить с тем, кто не торопится уйти. Кто не смотрит на часы, не перебивает. Кто просто сидит рядом, делит этот вечер, этот чай, эту капельку тепла.
Подливала чай, добавляла мёд, спрашивала о мелочах. В его голосе было удивление, будто он забыл, что кому-то может быть интересна его жизнь. Между нашими словами, между глотками чая, рождалась тишина — не неловкая, а спокойная, как дыхание.
Через час он поднялся. Осторожно, будто боясь разбить что-то хрупкое. На прощание сказал:
— Спасибо. Не только за свитера. За… это.
Я осталась на кухне. Допила чай, глядя, как кружка остывает. Потом вернулась в комнату. На стуле лежал третий свитер — серый, самый старый. Он пах воспоминаниями. Тем временем, когда ещё был кто-то, кто умел слушать. Взяла его, провела ладонью по шерсти и убрала обратно в шкаф.
Продавать его больше не хотелось.
