Меня зовут Арина Смирнова, а моего отца — Иван Петрович. Он был человеком немногословным, но с железной волей. Я родилась в тяжёлые 40-е, когда послевоенная разруха сжимала горло каждой семье. Нищета витала в воздухе, а голод стучал в наши дверы, как незваный гость. Нас было много детей, и мать, измученная, крутилась как белка в колесе, чтобы хоть что-то поставить на стол. Отец работал от зари до заката, но платили копейки, а иногда и вовсе ничего не давали.
Помню те ночи, когда в животе урчало, а уснуть было невозможно. Мать смотрела в пустоту, стараясь не показать отчаяния. А отец вставал среди ночи. Мы думали — в туалет или попить воды. Не спрашивали: слишком малы были, чтобы понять всю тяжесть положения или догадаться о его тайне.
Прошли годы, жизнь наладилась, и на столе стало больше еды. Тогда мать открыла нам правду. В самые голодные времена, когда хлеб был недостижимой роскошью, отец тайком ходил за несколько вёрст к заброшенной мельнице. Под покровом ночи, при свете луны, он добывал мешок муки — Бог знает, каким образом. Прятал его в тайнике за огородом, и мать пекла из этой «лишней» муки хлеб или варила кашу, что давало нам силы прожить ещё один день.
Он никогда не говорил об этом. Ни жалоб, ни слов о риске или усталости. Его руки, покрытые трещинами, были единственными свидетелями этого тихого подвига. Он не читал нам проповедей о надежде — он пёк её каждый день в том хлебе, замешанном втайне. Это была не украденная мука — это была мука его отчаяния, превращённая в любовь.
Отец спас нас от голода не громкими словами, а тихим, ежедневным подвигом. Теперь, когда я вижу пшеничное поле, вспоминаю его руки — сеявшие не только зерно, но и надежду в сердцах детей.
*«Самая великая любовь не кричит о себе. Порой она замешивается в тишине и подаётся с рассветом.»*
