Мы с мужем разошлись, когда младшему сыну едва исполнилось четыре, а старшему было десять. Осталась одна с двумя мальчишками на руках. Замуж больше не вышла — некогда было, нужно было поднимать детей, пахать без выходных, тянуть лямку быта. Единственной опорой была мама: она и в школу их провожала, и кормила, и помогала, чем могла, чтобы я могла крутиться на двух работах.
Горжусь, какими выросли мои сыновья. Оба — красивые, умные, с высшим образованием. Старший, Артём, давно женат, строит дом в Подмосковье и живёт своей жизнью. А вот с младшим, Димой, я связывала все надежды. Он был ближе — и душой, и расстоянием.
Когда он поступил в МГУ, я решилась на отчаянный шаг — уехала на заработки в Москву. Хотела, чтобы ни в чём не нуждался. Работала уборщицей, няней, сиделкой — копила каждую копейку. Не для себя — для него. Потому что знала: если не я, то кто?
Когда он объявил, что женится, я обрадовалась. Невесту, Катю, видела пару раз — скромная, вежливая, вроде бы душевная. Тогда ещё не знала, как мастерски она умеет притворяться.
Я отдала им всё. Купила квартиру в Новых Черёмушках — ту самую, на которую копила, ночуя в съёмных комнатушках и стирая чужие полы. Устроила им свадьбу — ресторан, платье, фотограф, всё как у людей. Старший сын не обиделся, понимал: у него своя дорога. А младший был рядом — я мечтала нянчить внуков, сидеть за общим столом, чувствовать себя нужной.
Но жизнь, как всегда, ударила больнее всего.
Через две недели после свадьбы заехала к ним с пирогами и фруктами. Не ждала фанфар, просто хотела увидеть, как устроились. А Катя встретила меня, как налоговик неплательщика. Чай налила — и тут же холодно бросила:
— Таисия Петровна, давайте договоримся: будем видеться только по праздникам. Так спокойнее. Меньше недопонимания, меньше ссор.
Я чуть не выронила чашку.
— Что?..
— Ну да. Вы же не против? Это для общего блага.
Сидела и не верила своим ушам. Девчонка, для которой я поставила на кон свою жизнь, теперь указывает, когда мне можно переступать её порог.
До свадьбы она была слаще мёда — боялась, что раскусят. А теперь, получив всё, сбросила маску.
Но самое страшное — Дима молчал. Не вступился, не обнял, не сказал: «Мама, приходи когда хочешь». Стоял в стороне, будто это его не касалось.
Вышла от них с дрожащими руками. В автобусе кусала губы, чтобы не расплакаться. Всю жизнь пахала — не для себя, для них. А в старости хотела только одного: быть рядом. Быть матерью. Быть бабушкой.
Старший позвонил вечером:
— Мам, ты не заслужила такого. Мне стыдно за брата. И за неё. Ты не одна.
Да, он рядом. Поддерживает. Но легче не становится. Потому что я просила не денег, не жертв — просто любви.
Теперь сижу в своей же квартире и не знаю, что делать. Больно. Ощущение, что меня предали. Что доброту приняли за глупость.
Как быть? Улыбаться раз в год за праздничным столом? Или сдаться и признать: для них я — чужая? В доме, который сама им подарила. В семье, которую сама построила.
