— Таисья! Таисья, где ты пропадаешь?! — Фаддей Семёнович зычно окликал из зала. — Марш сюда! Дело!
— Иду! — откликнулась Таисья Марковна, вытирая руки о подол. — Огонь, что ли?
— Полно! Крупнее! — Муж бросился к ней в прихожей, схватил за локотки. — Слушай: Петрович, помнишь? Бывший мой начальник? В отставку прошлой зимой вышел?
— Как не помнить. Что с ним? — Внутри ёкнуло. Коли Фаддей так кипятился, беда маячила где-то рядом.
— Звонил сей час! Квартиру в Екатеринбурге продаёт, трёхкомнатную! Нам — по дружбе! Практически даром, Тая! Говорит — за полцены, за то, что племянника когда-то к месту пристроил. Помнишь то дело?
Таисья опустилась на табуретку. Мысли завертелись, как снежный вихрь.
— Фаддей, что за вздор? Таких денег у нас отродясь не бывало!
— А в том и фокус! — Присел рядом, разгорячилось лицо. — Рассрочка! По пятьдесят тысяч помесячно, он не торопятся. Сам в деревню, к семье дочери. Понимаешь? Всю жизнь в нашей улочке теснимся, а тут шанс в центр!
— Постой… — Ладонью провела по вискам. — Зачем нам простор? Дети разлетелись. Хватало бы и мал-мала.
— Эх ты! — Фаддей вскочил, забегал по избе. — Умная же баба! Внуки когда? В старости или дети к нам под боком, или сиделке угол нужен!
Таисья смотрела тридцать лет на мужа, а всё мечтатель. Будто на базаре, счастье — руку протяни.
— Сколько отдать сперва? — Выдохнула.
— Триста тысяч! А после — по пятьдесят в месяц.
— Триста?! — Рванулась с места. — Фаддей, спятил? Где накопим столько?!
— Уже смекнул, — взял её руки. — Бриллиантовое мамкино колечко? Оценка в ломбарде — четыреста тысяч! Продадим — хватит с лихвой!
Таисья руки вырвала.
— Кольцо?! Фаддей Семёнович, в уме ли?! Память ведь о родительнице твоей! Напутствие из рук в руки перед самой кончиной!
— Ну и? — Плечи вздернул. — Живите лучше, завещала. Вот и заживём! Центр, старый добрый дом!
— А долгов не поднимем? Заболеем? Места лишимся?
— Не каркай! — Махнул. — Тая, шанс! Золотой! Раз в жизни!
Подошла к окну. Дождь моросил, стекал по стёклам мутно. Прямо как мысли — всё спуталось в клубок.
— С чадами говорил? Что скажут?
— Скажут? Обрадуются! Представь Матрёнину рожу? Иль Фомка загордится — предки в престижном доме!
Матрёна, старшая, в школе учила. Вечно измотанная, вечно дел полно. Фома, младшенький, после службы в Питер махнул, звонил редко. Обрадуются ли? Таисья сомневалась.
— Погоди, — сказала, в окно глядя. — Может, не спешить? Обсудим, посоветуемся…
— С кем?! — Фаддей руки всплеснул. — Завтра Петрович к дочери! Сегодня! Иначе другой купец объявится!
— Почему именно нам-то? — Резко повернулась. — Неужто знакомых больше нет?
— Уважает, говорит. Надёжные люди.
Тон мужнин заставил встрепенуться. Фаддей глаза отвел, краем скатерти крутил.
— Фаддей, всю правду сказываешь?
— Конечно! Чего таить?
— Не знаю… Словно масло по воде гладишь.
Помолчал. Вздохнул тяжко.
— Ладно. Беда малая. Квартирка… требует ласки. Ремонт обновить необходимо.
— И какой зверь?
— Сантехника, проводка… полы, стены… косметика.
— Фаддей! — Кресло скрипнуло. — Это ж золотые червонцы!
— Зато как заживём! — Глаза разгорелись. — Тая, всю жизнь о таком доме грезую! Старина! Лепнина потолочная! Как в твоих любимых лентах про старину!
Глядела в глаза, там всё тот же огонь, что тридцать лет назад, на посиделках. Тогда он тоже воздушные замки строил. И она верила. Замуж шла, детей растила, копейку к копейке. А он всё грезил о несбыточном.
— Ладно, — выдохнула. — Уговор: сперва в собственные глаза глянем. Смету в уме слож
И тогда Галя поняла, что самый тяжелый камень в их новой, непосильно просторной квартире – это не щели в паркете и не подтекающие трубы, а давящая тишина отчуждения и пустота в том месте души, где раньше таилось их маленькое, но такое прочное счастье.
