В те давние времена, когда Москва ещё не была каменным лесом, а в провинции жизнь текла размеренно, жила-была ведунья Марфа Игнатьевна. Детей она не жаловала — работа с ними казалась ей тяжкой ношей. Ребёнок — как росток неокрепший, биополе его с матерью сплетено, да и фантазии у малолетних — хоть отбавляй. Кто в детстве не мечтал о волшебном даре? Вот и приходилось каждое слово перепроверять, словно муку просеивать.
Как-то на пороге её избы появилась дама в чёрном бархатном платье, с алыми, будто кровь, губами и глазами, подведёнными сурьмой. За спиной её прятался худенький мальчуган лет десяти. Марфа Игнатьевна хотела было отказать, но гостья властно перебила:
— Мы по записи. Я — Агриппина Семёновна, вчера через «ВКонтакте» договаривались. У меня там кошечка на аватарке, помните?
Кошечку ведунья вспомнила, вздохнула и впустила их.
«Может, дело в самой Агриппине, а мальчишку просто не с кем оставить?» — мелькнула у неё надежда, пока она разглядывала гостью. Дама была дородной, лет сорока пяти, с румяными щеками, что зовут «кровь с молоком». Наложено на лице — будто маляр кистью махнул, на руках — браслеты, звенящие при каждом движении. Чёрное платье… то ли траур носила, то ли просто нравилось ей щеголять в мрачных тонах. «Любительница спектаклей, — поняла Марфа. — Видно, сейчас мне предстоит роль зрителя».
— Муж мой скончался, — трагично начала Агриппина, доставая платок и прикладывая его к сухим глазам.
— Соболезную, — вежливо отозвалась ведунья, — но духами я не занимаюсь. Занятие то вредное да пустое.
Не добившись ожидаемого сочувствия, дама сменила тактику.
— В нашем роду колдуны были, — шепотом, полным таинственности, поведала она. — Прапрабабка моя ворожбой славилась, а троюродная тётка…
«Да уж, конечно, тоже колдовала», — еле сдержала усмешку Марфа. В последние годы к ней ломились потомственные «ведуны» и «ясновидящие». В каждом втором роду непременно находился кто-то, кто «тайные знания» хранил.
— Так вот, Дар у нас родовой, — продолжала Агриппина, сплюнув через левое плечо (хотя в глазах её мелькнуло разочарование). — Меня, слава Богу, миновал. А вот сынок мой, Степан… — тут глаза её загорелись странной гордостью, — призраков видит!
«Вот беда-то», — подумала Марфа. Вариантов было два: либо мальчишка болен, либо в семье действительно бес родовой завёлся.
— Расскажи-ка, как к тебе призраки являются! — потребовала мать.
Степан нехотя заговорил:
— Не призраки… один призрак. Папа… каждую ночь приходит…
Мальчик замолчал, беспомощно глядя на мать. Та же, не замечая его смущения, расправила плечи — будто хвасталась пятёрками в дневнике.
«Некропривязка? Или просто тоска по отцу?» — но тут ведунья заметила за спиной Степы тёмный силуэт, пристально на неё глядящий. Не отец. Нечто иное. По спине побежали мурашки.
— Знаете, я вот думаю… — вдруг оживилась Агриппина, — на «Битве экстрасенсов» детей ещё не было! Вот будет зрелище!
Степан съёжился, словно пытаясь исчезнуть.
— Энергетика у вас сильная, — поспешно сказала Марфа, — но аура слишком плотная. Оставьте мальчика со мной на час.
Агриппина немного обиделась, но, услышав волшебные слова «энергетика» и «аура», покорно вышла.
Степан сначала отмалчивался, грыз пряник, крутился на стуле. Но постепенно разговорился — видно, редко кто всерьёз слушал его.
А Марфа тем временем увидела правду…
***
Больше всех на свете Степан любил отца. Ни у кого во дворе не было такого папы! Они вместе ходили на рыбалку, катались на санках, а папа ещё показывал ему фокусы. Когда родители ссорились, Степан всегда был на стороне отца — даже если тот забывал что-то купить.
Когда в школе задали сочинение «Мой лучший друг», Степан написал про папу. Учительница, Анна Петровна, даже вызвала его после уроков: «Неужели у тебя нет друзей?» А он подумал: «Глупая тётка. Друзей много — Ванька, Петька, Колька. Но самый лучший друг — это мой папа».
…После аварии мать рыдала, рвала на себе волосы, кричала, что не сможет жить. А Степан не плакал. Слёзы застыли где-то внутри. Он вспоминал, как отец звал его в тот день на рыбалку, а он отказался — друзья позвали гулять. «Если бы я пошёл с ним, он бы не поехал той дорогой…»
Эта мысль глодала его, как голодная собака кость.
А потом отец стал приходить во сне. В кино мертвецов показывают страшными, но папа был таким, как всегда — с бородой, в старом свитере.
— Пап, ты живой? — закричал Степан.
Отец молча улыбнулся.
— Это ошибка?
Папа развёл руками: «Сам посуди».
С тех пор Степан жил двойной жизнью. Днём — школа, уроки, футбол. А ночью он снова был с отцом — катались на качелях, ходили в кино, даже драться папа научил (при жизни не успел).
И с каждым днём боль утихала…
***
…Сущность за спиной Степана не сводила с Марфы глаз. Не бес это был, а нечто древнее, сильное. Питалось оно детской скорбью.
— Ты ведь знаешь, что это не папа? — тихо спросила ведунья.
И Степан разрыдался — впервые за много месяцев.
— Откуда вы знаете? — прошептал он после.
— Я ведьма.
— Похоже на фильм «Люди в чёрном». Там инопланетянин в кожу человекаСущность мягко коснулась его плеча, шепнув на прощание: “Я унёс всё твоё горе, теперь живи” — и растворилась в воздухе, оставив мальчика на пороге новой жизни.
***
Когда вернулась Агриппина, Марфа твёрдо сказала: “Вашему сыну нужен не экстрасенс, а доброе сердце и время”.
А ночью, когда Степан заснул, последняя тень боли покинула его комнату, унося с собой чужое горе — туда, где оно могло стать чьим-то утешением.
