Поговори с ним, Оля… Или с ней? А может, просто с собой
— Оля, ну пожалуйста… Он же там разобьётся! — голос матери дрожал от слёз.
— Мама, откуда ты это взяла?
— Ты же знаешь! Он же у меня ещё совсем пацан! — почти вскрикнула Татьяна Ивановна.
— Ему двадцать пять. Через месяц. Пацан… — Оля сдержалась и, чтобы не кричать в трубку, тихо выдохнула. — Ладно. Позвоню ему…
Она сбросила звонок и прикусила губу.
«Вовочка, Вовочка… Только о нём и разговоры. А я? Я — просто фон, статист в чужой пьесе. Оля взрослая, Оля самостоятельная, Оля не ревёт, значит, и не страдает. Никто же не спросит — как я, что у меня…»
— У неё это началось после смерти отца, — рассказывала Оля подруге Наде, помешивая сахар в чашке чая.
— Горе, стресс, тоска, — кивнула Надя. — Но два года прошло…
— Вот именно! А она будто вцепилась в него, в Вову, как в последнюю соломинку. Для неё теперь он — вся жизнь. Как будто сама себя стёрла.
— А ты?
— А я? — Оля усмехнулась. — Я рядом, но не в счёт. С братом у неё какая-то особая связь. И ладно, если бы это не превращалось в болезненную одержимость. Он младше меня всего на два года, а она с ним, как с малышом: и покормит, и укутает, и мысли его читает…
— Он, наверное, на отца похож?
— Да все они на него были похожи — и Вова, и папины армейские фотки. Только я, видимо, с другой генеалогией.
Оле было двадцать семь. Работала в юридической конторе, снимала однушку в хрущёвке у метро Академическая. С личной жизнью было… ровно. После пары неудачных романов решила пока завязать с поисками второй половинки и занялась собой.
Вова был другим. С детства — вялый, рассеянный, не любил напрягаться. Школу еле-еле окончил, поступил туда, где «не надо математику». Отец тогда ещё был жив, поговорил по-мужски, и парень хоть и скрипя сердце, но определился.
Потом — смерть отца. Резкая, неожиданная. Мать будто раскололась пополам. Болела, ходила по врачам, слёзы, таблетки, свечки в церкви. Работа едва не посыпалась. И на этом фоне Вова — единственная отрада.
Мальчик-утешение. Хотя мальчик уже давно не мальчик.
Он устроился на работу. Деньги в семью почти не нёс, зато к ужину являлся исправно, а потом — в кресло, к компу. Там и была его жизнь. Но всё изменилось, когда в его жизни появилась Катя.
На Новый год Оля приехала к матери. Вова, уткнувшись в телефон, переписывался. Ухмылялся, бормотал что-то несвязное. Оля поняла — влюбился. И даже порадовалась.
А вот мать напряглась.
— Ты бы видела его! — причитала Татьяна Ивановна, когда остались вдвоём на кухне. — Раньше с дивана не поднимешь, а теперь пашет, как трактор. В выходные подрабатывает, вечерами засиживается. Всё для Кати! Всё для «будущего». Кольцо ей купить хочет, цветы, кафе… Даже копить начал! Не хочу, говорит, с пустыми руками приходить…
— Мам, и что плохого в том, что он взрослеет? — Оля смотрела на мать с недоумением. — Ты же всегда этого хотела.
— Но не так же! Они куда только не лазят! То альпинизм, то сплавы… Экстрим какой-то! А если что случится? Я же одна останусь…
— Мам, ну нельзя же человека под колпаком держать, — Оля покачала головой. — Он живёт. Это нормально.
Прошло ещё немного времени. Оля сидела в столовой, завтракала, когда на телефоне загорелся экран — «Мама». Она вздохнула и взяла трубку.
— Он не ночевал дома, Оля! Ты понимаешь?! Уехал к ней, предупредил, конечно, но я надеялась, что не останется…
— Мам, ему почти двадцать пять. Он взрослый. Это нормально, что у него отношения…
— Для меня он ребёнок! Я не спала всю ночь. Поговори с ним, умоляю. Он меня не слушает. А тебя — послушает.
Оля выдохнула. Пообещала, конечно. Но подумала — а надо ли? Может, с ним надо говорить не как старшая сестра, а как взрослый — со взрослым. Или, наоборот, не лезть — он сам разберётся.
Потом пошли новые страхи. Конь. Верховая езда. Катастрофы, которые мать напридумывала.
— Он шею себе сломает! — рыдала мать по телефону. — Или спину! Пусть бы эта Катя сама скакала. Зачем он?!
А потом — поход. Осенний. С палатками и перевалами.
— Он отморозит себе всё! — кричала Татьяна Ивановна. — У него же иммунитет слабый! А если медведь? А клещ? А ты, Оля, с ним поговори. Он только тебя слушает!
— Знаешь, — пожаловалась Оля подруге Наде, — я уже не сестра, а телефонистка между двумя берегами. Мама говорит — передай ему. Он говорит — передай маме. Я — посередине!
— Может, он и правда съедет скоро? — задумчиво проговорила Надя.
— Я ему так и сказала: женись и вали. Подальше. Отдохни. От неё.
А потом всё стихло.
Мать перестала звонить. Не просила поговорить, не ныла. Оля даже испугалась. Позвонила сама.
— Как дела, мам?
— Всё нормально, дочка. Только Вова с Катей расстались. Она… охладела. С другим теперь. А он переживает.
— Понятно…
— Он опять дома. Сидит. Грустит. Компьютер… Но хоть не бухает. И рядом. Я, конечно, эгоистка, но так спокойнее. Он снова здесь, Оленька… Такой же, как его отец… Я его ведь до сих пор люблю. И каждую ночь плачу.
Через три месяца Вова сам позвонил.
— Мы к тебе с Леной зайдём? Познакомлю.
Оля засмеялась.
— Приходите.
Но про себя подумала: «И всё по новой. Мама опять сойдёт с ума. Опять слёзы. Звонки. Паника. А мне ещё и своего-то Серёжу как-то представить надо…»
В конце месяца они с Сергеем собирались в поездку. В горы. И ей уже страшно было подумать — а что будет, если мама узнает?
«И за меня начнёт переживать. А вдруг я тоже упаду с коня? ИИли, может, просто сказать ей правду — что страх не должен диктовать, как нам жить.
