— Поговори с ним, Катя… Или с ней? А может, просто сама с собой…
— Катя, ну пожалуйста… Он же разобьётся! — голос матери дрожал.
— Мам, ну откуда такие мысли?
— Ты же знаешь, какой он безбашенный! Совсем мальчишка! — чуть не завизжала Людмила Степановна.
— Ему двадцать пять. Скоро двадцать шесть. Мальчишка… — Катя сжала зубы, чтобы не рявкнуть в трубку, и просто выдохнула. — Ладно. Позвоню…
Она отключила вызов и закусила губу.
«Лёшенька, Лёшенька… Кругом только он. А я? Фоновый шум в чьей-то мелодраме. Катя взрослая, Катя справляется, Катя не ноет — значит, ей и не больно. Мать же не спрашивает — как дела, что нового…»
— Всё началось после папиной смерти, — объясняла Катя подруге Ирине, помешивая сахар в чашке с чаем.
— Горе, стресс, депрессия, — кивнула Ира. — Но прошло же уже два года…
— Вот именно! А она будто вцепилась в него, в Лёшу, как в последнюю соломинку. Теперь её жизнь — это он. Как будто саму её стёрли.
— А ты?
— А я? — Катя фыркнула. — Я рядом, но не в приоритете. У неё с братом какая-то особая связь. Хорошо бы, если б без фанатизма. Он всего на два года младше, а она с ним — как с грудничком: и накормит, и укутает, и мысли читает…
— Наверное, в папу пошёл?
— Да все они в него — и Лёша, и папины школьные фотки. Только я, видно, с другой планеты.
Кате было двадцать семь. Работала юристом в небольшой конторе, снимала «однушку» в хрущёвке у метро «Авиамоторная». Личная жизнь… ну что личная жизнь. После пары провальных романов решила завязать с поисками принца и занялась собой.
Лёша был другим. С детства — мечтательный, неспешный, избегал лишних телодвижений. Школу кое-как одолел, поступил туда, где «математику можно не учить». Папа тогда ещё был жив, провёл мужской разговор, и сын хоть и скрипя сердцем, но определился.
Потом — папина смерть. Внезапная, тяжёлая. Мать словно раскололи пополам. Болезни, врачи, слёзы, таблетки, молитвы. Работа едва не развалилась. И на этом фоне Лёша — единственная отдушина.
Мальчик-утешение. Хотя мальчику давно стукнуло двадцать.
Он устроился на работу. Зарплату домой приносил нерегулярно, зато к ужину являлся исправно, а потом — к компьютеру. Там и была его жизнь. Но всё изменилось, когда появилась Даша.
На Новый год Катя приехала к матери. Лёша, уткнувшись в телефон, переписывался. Ухмылялся в экран, бормотал что-то несвязное. Катя поняла — влюбился. И даже обрадовалась за него.
А вот мать нервничала.
— Ты бы видела его! — причитала Людмила Степановна, когда они остались на кухне. — Раньше с дивана не поднимешь, а теперь — горит! В выходные подрабатывает, вечерами задерживается. Всё для Даши! Всё для «будущего». Кольцо хочет купить, цветы, рестораны… Даже копить начал! Не хочу, говорит, с пустыми руками приходить…
— Мам, ну разве плохо, что он взрослеет? — Катя смотрела на неё в недоумении. — Ты же всегда этого хотела.
— Но не так же! Они же везде лазают! То в горы, то на байдарках… Сплошной экстрим! А если что случится? Я же одна останусь…
— Мам, ну нельзя же человека в скафандре держать, — Катя покачала головой. — Он живёт. Это же нормально.
Прошло ещё немного времени. Катя сидела в столовой, доедая борщ, когда зазвонил телефон — «Мама». Она вздохнула и ответила.
— Он не ночевал дома, Катя! Понимаешь?! Уехал к ней, предупредил, конечно, но я надеялась…
— Мам, ему почти двадцать шесть. Он взрослый. Если у него серьёзные отношения — это нормально…
— Для меня он ребёнок! Я не спала всю ночь. Поговори с ним, умоляю. Он меня не слушает. А тебя — послушает.
Катя пообещала. Но думала — а надо ли? Может, говорить с ним не как старшая сестра, а как взрослая со взрослым? Или вообще не лезть — разберётся сам.
Потом пошли новые темы. Конные прогулки.
— Он шею сломает! — рыдала мать. — Пусть эта Даша сама скачет! Зачем он?!
Потом — поход. Осень. Палатки, холода.
— Он же замёрзнет! — кричала Людмила Степановна. — У него ж иммунитета нет! А если медведь? А клещ?! Катя, поговори с ним! Только тебя он слушает!
— Знаешь, — жаловалась Катя Ире, — я уже не сестра, а почтальон Печкин между двумя берегами. Мама говорит — передай ему. Он говорит — передай маме. Я — связующее звено!
— Может, он и правда съедет скоро? — задумчиво сказала Ира.
— Я ему так и сказала: женись и уезжай. Подальше. Хоть немного отдохнёшь… От неё.
Потом всё стихло.
Мать перестала звонить. Не жаловалась, не просила поговорить. Катя даже встревожилась. Позвонила сама.
— Ну как дела, мам?
— Всё хорошо, дочка. Только Лёша с Дашей расстались. Она… охладела. С другим теперь. А он переживает.
— Понятно…
— Он снова дома. Сидит. Грустит. В компьютере… Хоть не пьёт. И он рядом. Эгоистично, конечно, но мне спокойнее. Он же как папа… Я до сих пор его люблю. Каждый вечер плачу.
Через три месяца Лёша сам позвонил.
— Мы к тебе с Таней заглянем? Познакомлю.
Катя рассмеялась.
— Приходите.
Но про себя подумала: «И по новой. Мать опять сойдёт с ума. Будет плакать. Звонить. Переживать. А мне ещё и своего Витю как-то представлять…»
В конце месяца они с ним собирались в поход. В Карелию. И Катя уже боялась подумать — что будет, если мать узнает?
«Начнёт переживать и за меня. Вдруг я упаду с лошади? Или замёрзну в палатке? А если рожу ребёнка — переключится на него?»
Катя плюхнулась на диван и тихо, шёпотом, прошептала:
— Господи, как же это всё тяжело”Но, может быть, счастье — это просто научиться не бояться жить своей жизнью, даже если кто-то этого не одобряет.”
