Перед тем как уйти и не вернуться…
Иван вышел из дверей вокзала на перрон, слегка пошатываясь под тяжестью объёмной спортивной сумки с надписью Puma на плече. Капли пота блестели на висках, оставляя влажные дорожки. Он окинул взглядом платформу. У стены тянулся ряд скамеек, занятых пассажирами и встречающими. На одной из них сидел старик в потёртом пальто и кепке. К нему Иван и направился.
Поставив сумку между собой и стариком, он достал из кармана куртки смятый платок и вытер им лицо. Только затем сел, тяжело вздохнув. Мимо с грохотом промчался скорый поезд, не останавливаясь. Порыв тёплого воздуха, пахнущего маслом и железом, коснулся его кожи, шевельнув короткие волосы.
Иван проводил взглядом удаляющийся состав, откинулся на спинку скамейки, положив ладонь на сумку. Люди на перроне вновь зашумели, прервав разговоры на время проезда поезда.
— Скорый поезд номер… прибывает… нумерация вагонов с головы состава, — глухо проговорил динамик женским голосом.
— Не разобрали, какой поезд? — повернулся к Ивану старик.
Тот лишь пожал плечами. Старик кивнул, глянул на часы.
— Уже третий раз объявляют, а его всё нет, — вздохнул он. — Почему, интересно, на вокзалах всегда так невнятно говорят?
Иван промолчал, избегая беседы.
— Вы уезжаете? Судя по сумке, надолго, — не сдавался старик.
— Прямо как Шерлок, — усмехнулся Иван. — А у вас ничего нет — значит, встречаете.
— Верно, — оживился старик. — Сына жду, — с гордостью добавил он.
— А я от сына уезжаю, — неожиданно для себя вырвалось у Ивана.
— Жизнь, — старик тоже вздохнул. — Бежите, значит. Только от себя не убежите. Проблемы с собой таскаете. — Он кивнул на сумку между ними.
Иван нахмурился, отвернулся.
— Я тоже так сорок лет назад сбежал. Сыну одиннадцать тогда было. Всё это время не виделись. Волнуюсь.
Голос его звучал спокойно, вопреки словам.
— По вам не скажешь, — пробормотал Иван.
— Волнуюсь, — повторил старик. — В моём возрасте эмоции беречь приходится. От любой — хоть радости, хоть горя — помереть можно, молодой человек.
— За границей жил, что ли? — Иван невольно перевёл разговор на старика.
Он и сам не понял, как из-за пустякового замечания жены насчёт его позднего возвращения разгорелась ссора. Слово за слово — крики, обвинения… В конце Таня крикнула, что он ей изменяет, хотя и повода не было. Правду говорят: слово — не воробей.
Мог бы промолчать, пошутить, но он впихнул в сумку первое, что под руку попало, хлопнул дверью и рванул на вокзал. И лишь сейчас, услышав про сына, вспомнил про Алёшку.
Голос старика вернул его к действительности.
— Жена у меня была хозяйственная. Не красавица, зато золото. Никогда не думал, что могу бросить её и сына. А вот поди ж ты…
Иван понял — старик пытается что-то объяснить.
— Грыжа у меня прихватила. Давно мучила, а тут так скрутило, что сил нет. Люба, жена, в больницу отправила. Глянули врачи — сразу на операцию.
Лежу, от наркоза отхожу, и вдруг заходит она. В белом халате, глаза — как лёд. Ангел, да и только. И имя ангельское — Вера.
Подошла, укол делать. Пальцы лёгкие — аж затрясло меня. Как уколола — не почувствовал. Влюбился, будто обухом по голове. Перед выпиской всю ночь не спал, думал, как бы остаться. Готов был ногу сломать.
Перед уходом признался ей. Думал, оттолкнёт. А она номер телефона дала. Двух дней не выдержал — позвонил, пока Люба на работе.
Встретил её у больницы с цветами, проводил. Я ж в молодости видный был. Не любовь это была — дурман. Уже хотел порвать, да она забеременела.
Ну, думаю, судьба. Сын взрослый, а этот без отца останется? Пришёл домой, всё Любе выложил. Плакала, конечно. Как вы — собрал вещи и ушёл к Вере. Только сумка поменьше была.
Развёлся, а жениться не успел. В родах что-то пошло не так. Умерла. Родители приехали, меня винили. Да я и сам винил себя. Если бы не беременность — жила бы. Вот такая петля. — Старик замолчал. — А дочь её родители забрали. Даже не показали.
— Вы сказали, что сына не видели. Жена не простила? — спросил Иван.
— Не простила. Разве такое прощают? Я сам себя ненавидел. Жить не хотел. Других мужиков осуждал, а сам… — махнул он рукой. — Уехал на Урал. Тайно надеялся, что замёрзну. Мечтал, как Люба на могиле плакать будет. Но ни мороз, ни водка, ни бураны меня не взяли. Деньги почти все жене отсылал — мне не надо.
— Все обратно присылала. Такая уж была, Люба. Как-то в конверте записку подкинула — замуж вышла. Накопил, квартиру в Туле купил. Сына не искал — стыдно. Он сам меня нашёл. Недавно написал, что Любы нет…
В динамике скрежетнуло, голос снова объявил прибытие поезда.
На этот раз состав остановился. Люди выходили, растворяясь в дверях. Старик встал, вытянул шею, как журавль. Никто к нему не подходил. Поезд уехал. Старик растерянно оглядел пустующий перрон и сел обратно.
— Может, следующим приедет? — сказал Иван.
Рассказ старика так его задел, что он забыл, зачем здесь. Вспомнил, когда услышал объявление: его поезд на второй платформе. На этот раз голос звучал чётко.
— Мой, — сказал Иван.
Вдруг старик замер. Иван увидел идущего к ним мужчину лет пятидесяти. С ним шла полноватая женщина. Не доходя пары шагов, они остановились. Старик медленно поднялся, снял кепку, помял её в руках и надел снова. Шум поезда заглушил слова мужчины, но Иван по губам прочёл: «Отец».
Пассажиры выходили, новые заходили. Мужчина подошёл к старику. Они стояли, глядя друг на друга. ИванИван развернулся, шагнул к выходу и вдруг услышал за спиной сдавленный смешок старика — тот обнимал сына, а по его морщинистым щекам текли слёзы, блестя на солнце, как дорожки от дождя на помятой брусчатке.
