На площадке пахло щами и старыми газетами. Этот привычный вечерний аромат просачивался сквозь щели в дверях, ложился на плечи, как воспоминание, которое не отпускает. Так же пахло здесь, когда Антонина Степановна была молодой, когда по дому носились ребятишки, гремела посуда, и жизнь, хоть и бедная, была шумной и настоящей. Запах её прошлого. Её эпохи. Её утраченного быта, в который уже не вернуться.
Она стояла у почтовых ящиков, сжимая ключ так крепко, будто от него зависело нечто большее, чем просто дверь в квартиру. Над её дверью всё ещё горела тусклая лампочка. Она мигала, оставляя бледные, желтоватые блики на потрескавшемся потолке. За этой дверью её ждали лишь стены, шорох выцветшей скатерти и собственное дыхание, слишком громкое в тишине.
Когда-то её встречал Иван. Ворчал, что опять задержалась, что борщ остынет. Но при этом глаза его всегда улыбались. Он снимал её шаль, ставил самовар, брал её руку — будто каждый раз радовался, что она вернулась. Даже в те годы, когда ноги уже плохо слушались, он всё равно поднимался, чтобы встретить. Потому что знал: встреча — самое важное.
После похорон Антонина Степановна вернулась в ту же самую квартиру. Всё стояло на своих местах: фотографии в рамках, кресло у окна, его стакан, её фартук. Но всё это стало будто ненастоящим. Тёплая жизнь исчезла, словно кто-то выключил свет одним щелчком. Остались только тени вещей, лишённые былого смысла.
Квартира начала казаться огромной. Будто стены раздвигались, уходя в пустоту, оставляя её одну в этом холодном, зыбком мире. Даже капли из крана звенели громче и тревожнее, чем прежде. Каждый вечер, подходя к двери, она задерживала дыхание — вдруг сейчас, вдруг опять… Вдруг снова услышит его голос: «Ну где ты пропадаешь, Тоня?»
Но сегодня был особенный день. Ей исполнилось восемьдесят пять. Возраст, когда уже не ждут чудес, но всё равно надеются. Хотя бы на звонок. На открытку. На что-то живое. Но телефон молчал. Подруги давно ушли. Соседка, тётя Галя, переехала к сыну в Ярославль. Дочь — в Германии. Звонят редко, по видеосвязи, мельком, между делами и занятиями внуков. А внучка? Прислала смайлик: «С днюхой, бабуль», — и растворилась в экране.
Она вздохнула. Открыла дверь. Прошла мимо зеркала, не глядя. На кухне всё было на своих местах: стакан, радиоприёмник, таблетки, пустой подоконник, где когда-то цвели фиалки. Включила радио. Заиграл старый вальс — тот самый, под который Иван когда-то, прямо в парке, сделал ей предложение. Тогда она смеялась сквозь слёзы. И сейчас тоже — только в одиночестве. В горле защемило, но не от грусти. От невозможности вернуть то, что ушло.
— Пока светит лампа — я ещё здесь, — сказала она, наливая чай. Проговорила вслух, будто Иван был рядом. Шутливо, но с той твёрдостью, которая приходит только с годами.
В тот же миг лампочка над столом дрогнула. Раз. Два. И погасла. В кухне стало темно и непривычно тихо. Воздух сгустился, как в детстве, когда отец не вернулся с завода, и маленькая Тоня зарывалась в одеяло, веря, что если не дышать — боль пройдёт мимо.
Она подошла к светильнику. Остановилась. Потрогала плафон. Тёплый, но безжизненный. Затем, не раздумывая, открыла ящик. Там, в уголке, как и раньше, лежала запасная. Иван всегда говорил: «Свет — как жизнь. Пока есть — всё не зря». Она усмехнулась. Осторожно встала на табурет, двумя руками вкрутила новую лампочку. Щелчок — и кухню снова залил свет. Тёплый, уютный. Будто кто-то нежно обнял.
Она села. Сделала глоток. И подумала: «Пока могу зажечь свет — я не пропала».
И тут раздался звонок. Домофон. Сердце ёкнуло. Кто может быть так поздно? Она подошла, включила экран. На нём — девушка, лет тридцати, в синей вязаной шапке, с покрасневшими от мороза щеками, слегка смущённая.
— Здравствуйте… Извините за беспокойство. Я с пятого этажа. Наташа. Вы меня не знаете… Просто… у меня сегодня тоже день рождения. И я подумала… Может, вместе чай попьём? Я пирог испекла. Кривоват, но самодельный.
Антонина Степановна долго смотрела на лицо девушки. В груди что-то дрогнуло, расправляясь. Потом она нажала кнопку. Замок щёлкнул. Сердце забилось чаще. Не от тревоги — от предчувствия, что что-то ещё впереди.
Лампочка над дверью снова дрогнула. Но теперь иначе. Как знак. Как будто Иван откуда-то сверху подмигнул: «Живи, Тоня. Живи, пока горит свет». И она улыбнулась.
Потому что, пока светит лампа, кто-то всё же приходит. И жизнь — продолжается. Пусть в новых лицах, в других голосах. Но продолжается.
