Ольга проснулась от грохота. Опять. Что-то падало, звенело, разбивалось. Часы показывали без двадцати семь. Воскресенье, черт возьми. Единственный день, когда можно было поспать подольше.
— Мать! — орал Витя из кухни. — Где мой стакан? Опять всё перепрятала!
Пятьдесят три года. Она надела халат, подошла к зеркалу. Усталое лицо с мешками под глазами, седые волосы с отросшими корнями. Когда она успела так состариться?
— Иду, — пробормотала Ольга, бредя на кухню.
Витя стоял среди разбросанной посуды. На полу — осколки тарелки, видимо, той, что он швырнул в поисках своего стакана. Двадцать шесть лет, под метр девяносто. Ведёт себя как избалованный щенок.
— Вот твой стакан, — достала она из шкафа кружку с надписью «Лучшему сыну».
Купила лет восемь назад, когда ещё верила, что он возьмётся за ум. Теперь эта надпись казалась издевкой.
— Почему он в шкафу? Я же сказал — он должен стоять на столе!
— Витя, я вчера посуду помыла…
— Витёк! Сколько раз говорить!
Он выхватил стакан, налил вчерашний чай. Ольга смотрела на осколки и думала: опять убирать. Опять терпеть.
— Мам, что случилось? — в дверях стояла Таня. Хрупкая, в поношенной пижаме. Восемнадцать лет, а кажется, пятнадцать. Учится в педе, мечтает о детсаде. Если доучится.
— Тарелка разбилась.
— Сама? — усмехнулся Витя.
Таня молча взяла веник.
— Не трогай! — рявкнул брат.
— А кто уберёт?
— Не твоё дело!
Ольга села. Господи, сколько можно?
Десять лет назад умер Володя. Её муж. Сердце. Или просто сдался. Тогда Витя ещё учился в техникуме. Через полгода бросил. Говорил: «Не моё». Работал в ларьке — ушёл через неделю, потому что «начальник — козёл». Потом стройка, мойка. Год за годом. Сначала Ольга верила, что остепенится. Потом просила. Потно умоляла. Потом сдалась.
А он злился. На всех. Но больше — на мать. Это она виновата. Это она его кормит, содержит, терпит.
— Мать, что на завтрак?
— Яичница. Каша…
— Хватит этой дряни! Купи нормальной еды!
— Денег нет. Зарплата через неделю.
— Твои проблемы!
Она открыла холодильник. Творог, три яйца, кусок хлеба. Таня подрабатывает — раздаёт листовки. Тысяча рублей за выходные.
— Могу яичницу.
— С колбасой!
— Нет колбасы.
— Тогда не надо!
Он пнул стул. Тот с грохотом упал.
— Витя, хватит, — тихо сказала Таня.
— Ты заткнись! Думаешь, умнее всех? Своим педом?
— Я ничего…
— Ещё как думаешь!
— ХВАТИТ! — крикнула Ольга.
Он замолчал.
— Ты хочешь, чтобы я ушёл? — вдруг спросил.
Ольга молчала. Хотела. Как же хотела.
— Ну?
— Это моя квартира, — тихо сказала она.
— И что? Я прописан тут! Имею право!
— Права есть. Обязанности — тоже.
— Опять начинается! — он ударил кулаком по столу. — Я плохой! Тунеядец!
— Да! — сорвалась Ольга. — Ты взрослый! Ты должен работать!
— Заткнись!
— Нет! Я устала!
— Ну и что?
— Хватит!
Таня плакала в углу.
На следующий день Ольга пошла в собес. Рассказала всё — про крики, разбитую посуду, страх.
— Можете подать в суд, — сказала женщина за столом. — На выселение.
— Но он же сын…
— Взрослый. И он делает вашу жизнь невыносимой.
Дома Витя устроил скандал из-за гречки. Хотел пельмени. Швырнул тарелку в стену.
— Убирай!
— Сам.
— Что?
— Ты разбросал — ты и убирай.
Он замахнулся.
— Бей, — сказала Ольга. — Пусть это будет последней каплей.
Он не ударил. Но толкнул Таню. Та упала.
— Всё, — сказала Ольга. — Хватит.
Через две недели суд постановил: Виктор должен съехать.
— Ты… подала на меня? — он не верил.
— Да.
— Родная мать?!
— Да.
— Я… я никуда не уйду!
— Уйдёшь.
Он ушёл на третий день. Сказал: «Когда останешься одна — вспомнишь меня».
Вечером Ольга и Таня пили чай. Было тихо.
— Мам, ты жалеешь?
— О том, что не сделала этого раньше.
За окном лил дождь. В доме было тепло. И тихо. Наконец-то тихо.
