Таисия сидела за дубовым столом в своём доме в Екатеринбурге, сжимая ладонями фарфоровую чашку с остывшим чаем. Взгляд её был твёрд, но в глубине — усталость, накопленная годами. Перед ней лежал исписанный лист — завещание, переписанное в третий раз за месяц. Дети, Артём и Лидия, давно не переступали этот порог, но сегодня она собрала их на последний разговор. Слова, что ей предстояло сказать, жгли душу: «Или помогаете сейчас, или ни копейки после моей смерти». Она знала — этот ультиматум навсегда расколет семью, но молчать дальше не могла.
Всю себя Таисия отдала детям. После гибели мужа в аварии она в одиночку тянула Артёма и Лидию, бралась за любую работу, лишь бы у них были зимние пальто и учебники. Гордилась, когда сын стал архитектором, а дочь — хирургом. Они уехали в Питер, обзавелись семьями, домами. Она радовалась их счастью, но с годами радость превратилась в тишину. Её изба, когда-то наполненная детским смехом, теперь пустовала. Боли в суставах, скачки давления — дети отмахивались: «Мать, ты же крепкая, справишься». Звонили редко, а когда звонили — слышала лишь: «Дела, совещания, дети болеют». Она молчала, глотая слёзы.
Переломный момент наступил прошлой зимой. Таисия поскользнулась на обледенелом крыльце. Соседка-старушка вызвала «скорую», неделю она провела в больнице со сломанной ключицей. Артём и Лидия примчались, но уже через день уехали, оставив ей денег на сиделку. Денег! Как будто в них было дело. Она не могла донести сумку с картошкой, развести печь, даже банку с солёными огурцами открывала с трудом. Звонила им, умоляла приехать, но слышала: «Наняли бы кого, нам некогда!». Эти слова резали больнее, чем гипс.
Решение пришло ночью. Разглядывая потрёпанное фото, где малыши обнимали её у костра на озере, Таисия рыдала. Не желала умирать в пустой избе, где единственные гости — врачи да соцработники. Дом, земля, сбережения в «Сбербанке» — всё, что копила, должно было достаться детям. Но за что? За их вечное «потом»? Вызвала нотариуса и вписала условие: наследство — только тем, кто не забывает мать при жизни.
Когда Артём и Лидия приехали, Таисия не стала церемониться. «Надоело быть для вас покойником, которого вспоминают у нотариуса», — прошептала она, и голос её задрожал. — «Не будете помогать — всё отойдёт фонду ветеранов Чечни». В избе повисло молчание. Артём сжал кулаки, Лидия покраснела. Ждали разговора о лекарствах, а получили нож в спину. «Это шантаж, мать», — прошипел сын. «Нет, — перебила она. — Это расплата за вашу чёрствость».
Лидия попыталась оправдаться: «Мы же тебя любим, но у нас свои заботы…». Таисия всмотрелась в дочь и увидела лишь досаду. «Я не прошу бросить всё. Прошу быть детьми», — отвернулась, чтобы скрыть слёзы. Они уехали в тот же вечер, бросив на прощанье: «Обсудим». Но она знала — не вернутся. Звонки почти прекратились, а в редких разговорах сквозила обида. Они шептались, называли её скупой старухой, но она не сдалась.
Прошёл год. Таисия продала часть огорода, наняла помощницу из соседнего села, записалась в клуб «Берёзка» — там пели старые песни и варили варенье. Сердце ныло, но она больше не чувствовала себя никчёмной. Переписала завещание на фонд. Артём и Лидия, узнав, перестали звонить совсем. Плакала ночами, но внутри росло странное облегчение.
Теперь, глядя из окна на закат над Уралом, Таисия думала не о наследстве, а о том, кому завтра отнесёт свежий пирог — одинокому деду-фронтовику или сиротам из приюта. Жизнь, казавшаяся конченой, обрела новый смысл. Но перед сном, крестясь на иконку, шёпотом добавляла: «Простите, коль была плохой матерью». Боль от их предательства останется навсегда. Но совесть её была чиста.
