Сорок семь лет. Больше половины жизни. Вместе мы прошли сквозь юность, зрелость, болезни и радости. Растили детей в Нижнем Новгороде, сажали яблони на даче под Казанью, копили на «Жигули», потом на квартиру внукам. Пережили похороны его отца, рождение младшего внука, мою операцию. А теперь он стоял передо мной в нашей хрущёвке, где мы прожили тридцать два года, и бросал слова, будто мелкие монеты:
— Я подал на развод, Алевтина.
В ушах зазвенело. Время стало вязким, как кисель. Я вглядывалась в его лицо — искала признаки шутки, болезни, хоть что-то.
— Как?.. — выдохнула я. — Ты в своём уме?
Он усмехнулся. Так же, как когда-то над забытым днём рождения. Но теперь в этой улыбке не было ни вины, ни тепла. Только усталое равнодушие:
— Ну что ты, Лёля. Разве мы с тобой не знали, к чему идёт? Разве можно сказать, что у нас всё хорошо?
Говорил спокойно, будто про цену на гречку или очередь в поликлинике.
— Мы оба понимаем — между нами давно пепел. Осталась привычка, как старый халат. Я не хочу доживать в четырёх стенах. Хочу… глотнуть воздуха. Вспомнить, каково это — просыпаться не «мужем Алевтины», а просто Василием Петровичем. А там… кто знает. Может, встретится женщина, которая разбудит во мне то, что уснуло.
Слушала и не узнавала голос, который сорок лет шептал мне «спокойной ночи». Будто подменили человека. Вымарали всю нашу историю — и его призыв в Афганистан, куда я писала письма каждый день, и первую зарплату, потраченную на ковёр, и слёзы, когда хоронили нашего Сашку…
А он стоял, ждал моего согласия, будто говорил о переезде в другой район. Как будто это не предательство, а подарок нам обоим.
В груди клокотало. Гнев, обида, страх — всё смешалось. Хотелось трясти его, кричать: «Вспомни, как ты дрожал, когда я рожала Таню! Как я держала тебя, когда уволили с завода! Как мы плясали на свадьбе племянницы!» Разве это ничего?
Он же говорил о свободе. О том, что хочет успеть пожить для себя, пока не поздно.
— Я устал играть роль. Хочу снять маску. Хотя бы под конец.
Не стала дослушивать. Вышла во двор. Даже берёзы под окном казались чужими.
Всё рассыпалось. Наша «двушка» на пятом этаже теперь просто бетонные стены. Фотографии в альбоме — просто бумага. Клятвы под венцом — пустые слова. Он вычёркивал меня, как старую запись в трудовой. А я-то отдала ему лучшие годы, здоровье, душу.
Смотрю сейчас в зеркало — морщины, седина. Это следы нашей общей жизни. А для него — просто помеха на пути к «счастью».
Он собрал вещи неспешно, будто в командировку. Я молчала. Слёзы текли тихо, как вода из крана с недокрученным вентилем.
Прошла неделя. Он съехал. Позвонил только дочери — сказал, что «папе нужно побыть одному». Где он — не знаю. Может, с той, что «разбудила его сердце». А может, сидит где-нибудь в общаге у сына и пялится в стену.
Но я — не «бывшая Васильева». Я — Алевтина Семёновна, которая любила, верила, терпела. Если он этого не ценит — путь его.
А я? Я поднимусь. Пусть через слёзы, пусть через боль. Потому что моя жизнь — не его прихоть. Это моя книга. И в ней будет новая глава. Без него. Но с гордо поднятой головой.
