После похорон моего мужа мой сын сказал: «Выходи», но он понятия не имел, что я уже сделала.
Наверное, такое не пережить, если ты еще не потерял всё, что можно было потерять. Так что, пока ты устраиваешься поудобнее, остановись на секунду, подпишись на канал, если тебе нравится то, что я здесь делаю. И пока ты это делаешь, напиши, откуда меня слушаешь и сколько у тебя времени.
Давай проверим, сколько сердец всё ещё бьётся сегодня ночью. А теперь приглуши свет, может, включи вентилятор для фона и начнём. Я смеюсь.
Конечно, я смеюсь. Я думала, он шутит. Ну серьёзно, кто так делает? Кто привозит свою мать, которая шесть дней назад похоронила мужа, на окраину города и говорит ей выйти? На мне старые тапочки.
Тапочки моего мужа, Лёвы. Я ходила в них по дому с тех пор, как вернулась с похорон. Они мне не по размеру.
Никогда не подходили. Но надеть нормальную обувь я пока не могла. Ещё не время.
«Ты серьёзно?» спрашиваю я. Голос у меня лёгкий, будто мы репетируем. Будто всё ещё притворяемся.
А потом он смотрит на меня. И вот тогда я понимаю. Ни моргания, ни дрожи.
Он просто протягивает мне сумку, как будто привёз еду навынос. «Дом и гостиница теперь мои, говорит он. Камилла уже меняет замки».
Камилла. Его жена, с её улыбкой, будто натянутый пластик, и этим сладким, снисходительным тоном, который звучит как благословение и предупреждение одновременно. Я моргаю, словно дорога передо мной может измениться, словно он вдруг улыбнётся и скажет, что это ошибка, недопонимание, ужасная шутка. Но нет.
Дверь уже открыта. Мои тапочки касаются гравия. И прежде чем я успеваю перевести дыхание, машина сдаёт назад.
«Это безумие», говорю я. Голос даже не дрожит. Он слишком спокоен для этого.
«Ты не можешь просто Я твоя мать, Артём». Он не отвечает. Только бросает через плечо: «Ты поймёшь. Ты всегда понимаешь».
И уезжает. Без чемоданов.
Без телефона. Без плана. Только сумка, пальто и звук шин по мокрому асфальту, удаляющийся, как дым.
Я не плачу. Не в тот момент. Просто стою там.
Спина прямая. Ветер пахнет солью и ржавчиной.
Туман обволакивает меня, мягкий, но тяжёлый, будто пытается запомнить мои очертания. Я смотрю, как исчезают задние фары. А с ними 40 лет жизни, которую я помогала строить.
Но вот что мой сын так и не понял. Он не оставил меня одну. Он освободил меня.
Он думал, что выбрасывает меня за борт. А на самом деле открыл дверь, о существовании которой даже не подозревал. Потому что он не знает, что я сделала до того, как умер его отец.
Мы похоронили Лёву всего шесть дней назад. Я почти ничего не помню с похорон, только как трава проваливалась под каблуками и как Артём избегал моего взгляда. Камилла вцепилась в его руку, как плющ в забор.
Я помню, как она наклонилась к священнику и прошептала так громко, что я услышала: «Она не в себе. Это горе. Она не принимает рациональных решений». Тогда я подумала, что она пытается быть деликатной. Думала, у неё хорошие намерения.
Но сейчас, стоя в тумане, я понимаю, что это было. Это был первый шаг в перевороте. Лёва доверил Артёму документы на гостиницу.
«Не хотел грузить сына», говорила я себе. У него и так полно забот.
Я просто хотела, чтобы у Лёвы были достойные последние недели. Но где-то между медицинскими формами и звонками в страховую что-то ещё проскользнуло. Что-то с моим именем.
Что-то поддельное. Я ещё не знала всего масштаба, но знала достаточно, чтобы почувствовать, как в груди разгорается болезненный огонь.
Это была не просто измена. Это было воровство. Всей моей жизни.
Моего мужа. Моего дома. Моего голоса.
Гостиницы, которую мы с Лёвой построили с нуля, с руками в краске и подержанной мебелью. Места, которое началось с двух комнат, переносной плитки и кучи надежды. Артём всегда был хитрым.
Слишком хитрым. Ещё ребёнком он находил лазейки. Но эта хитрость обрела клыки, когда он сошёлся с Камиллой.
Эта женщина умела превращать вежливость в оружие. Я пошла. Не знала куда, просто не могла стоять на месте.
Не в этом тумане. Не в этих тапочках. Колени болели.
Во рту пересохло. Но я шла. Мимо капающих деревьев.
Мимо заборов, покрытых мхом. Мимо призраков всего, от чего я отказалась, чтобы мой сын вырос сильным. Где-то на четвёртом километре меня накрыло что-то.
Тихое, но твёрдое. Они думают, что победили. Думают, что я слабая.
Что меня можно выбросить. Но они кое-что забыли. У меня всё ещё есть бухгалтерская книга Лёвы.
У меня есть сейф. И самое главное моё имя всё ещё в документах. Я ещё не умерла.
Туман лип к коже, как пот. Ноги горели. Дышать было тяжело.
Но я не останавливалась. Не потому что не устала. Устала.
Боже, как устала. Но если остановлюсь начну думать. А если начну думать сломаюсь.
Я прошла под ЛЭП. Ворон смотрел на меня сверху, будто знал. Будто понимал.
Я вспомнила записочки, которые клала Артёму в ланчбокс. «Ты храбрый. Ты добрый. Я люблю тебя».
Резала ему бутерброды в форме динозавров. Читала по четыре книги перед сном.
Даже научилась заплетать ему косички, как у воинов, потому что он так хотел. А теперь я была мусором на обочине. Тот мальчик, что бежал ко мне в слезах после кошмара, исчез.
Его заменил мужчина, который выбросил меня, как вчерашний мусор. Не помню, сколько километров прошла.
Шесть, может больше. Но когда увидела выцветшую вывеску «Магазин у Дарьи», ноги почти подкосились. Дарья держала эту лавку ещё с моей юности.
Раньше продавала леденцы и газеты. Теперь лавандовый латте и собачьи лакомства в виде утят. Я открыла дверь.
Колокольчик звякнул. Дарья подняла глаза из-за очков. «Галя, сказала она,
