После похорон мужа мой сын сказал: «Выходи». Но он и не подозревал, что я уже сделала.
Вероятно, ты не выжил бы после такого удара, если бы не потерял столько, что отнимать уже нечего. Поэтому, прежде чем устроиться поудобнее, подпишись и поставь лайк, но только если тебе правда нравится то, что я делаю. А пока расскажи, откуда ты меня слушаешь и который час.
Посмотрим, сколько сердец ещё бьётся в эту ночь. Теперь выключи свет, можешь включить вентилятор для фона, и начнём. Я смеюсь.
Конечно, я смеюсь. Мне кажется, он шутит. Ну, кто так делает? Кто везёт свою мать, только что похоронившую мужа шесть дней назад, на окраину города и говорит ей выйти? На мне старые тапочки.
Тапочки моего мужа Лёни. Я ходила в них по дому после похорон. Они мне велики.
Они всегда были велики. Но надеть нормальную обувь я ещё не могла. Не сейчас.
«Ты серьёзно?» спрашиваю я. Голос лёгкий, будто мы пробуем его на вкус. Будто всё ещё притворяемся.
И тут он смотрит на меня. И тогда я понимаю. Он не моргает, не дрожит.
Просто протягивает мою сумку, будто принёс еду навынос. «Дом и гостиница теперь мои, говорит он. Камилла уже меняет замки».
Камилла, его жена, с пластиковой улыбкой и сладким, снисходительным тоном, делающим любое слово то благословением, то угрозой. Я моргаю, будто дорога передо мной может измениться, будто он рассмеётся и скажет: «Ошибка, недопонимание, ужасная шутка». Но нет.
Дверь уже открыта. Тапочки скрипят на гравии. И прежде чем я успеваю вдохнуть, машина сдаёт назад.
«Это безумие», говорю я. Голос даже не дрожит. Он слишком спокоен для этого.
«Ты не можешь просто Я твоя мать, Женя». Он не отвечает. Только бросает через плечо: «Ты поймёшь. Ты всегда понимаешь».
И уезжает. Без чемоданов.
Без телефона. Без плана. Только сумка, пальто и звук шин по мокрому асфальту, растворяющийся, как дым.
Я не плачу. Не тогда. Просто стою.
Спина прямая. Ветер пахнет солью и ржавчиной.
Туман обволакивает меня, мягкий, но тяжёлый, будто хочет запомнить мой силуэт. Я смотрю, как исчезают задние огни. А с ними 40 лет жизни, которую я помогала строить.
Но вот чего мой сын так и не понял. Он не оставил меня одну. Он освободил меня.
Он думал, что выбрасывает меня. А на самом деле открыл дверь, о которой даже не подозревал. Потому что он не знает, что я сделала до того, как умер его отец.
Мы похоронили Лёню всего шесть дней назад. Я почти ничего не помню с похорон, кроме того, как трава впитывала каблуки, а Женя отворачивался. Камилла вцепилась в его руку, как плющ, душащий забор.
Я помню, как она наклонилась к священнику и прошептала достаточно громко, чтобы я услышала: «Она не в себе. Горе. Она не принимает разумных решений».
Тогда я подумала, что она пытается быть мягкой. Что у неё благие намерения.
Но сейчас, стоя в тумане, я понимаю, чем на самом деле был тот момент. Первым шагом в перевороте. Лёня доверил Жене документы по гостинице.
«Не хотел обременять сына», говорила я себе. У него и так полно забот.
Я просто хотела, чтобы последние недели Лёни прошли достойно. Но где-то между медицинскими формами и звонками в страховую что-то ещё проскользнуло. Что-то с моим именем.
Что-то поддельное. Я ещё не знала всего масштаба. Но знала достаточно, чтобы почувствовать, как в груди расцветает болезнь, будто огонь подо льдом.
Это была не просто измена. Это было воровство. Всего.
Моего мужа. Моего дома. Моего голоса.
Гостиницы, которую мы с Лёней строили с нуля, с руками в краске и подержанной мебелью. Места, начавшегося с двух комнат, переносной плиты и кучи надежды. Женя всегда был хитёр.
Слишком хитёр. Даже в детстве он находил лазейки. Но эта хитрость обрела клыки, когда он сошёлся с Камиллой.
Эта женщина превращала вежливость в оружие. Я пошла. Не знала куда, просто не могла стоять на месте.
Не в этом тумане. Не в этих тапочках. Колени болели.
Во рту пересохло. Но я шла.
Мимо капающих деревьев. Мимо заборов, поросших мхом. Мимо призраков всего, что я отпустила, чтобы мой сын вырос сильным.
На четвёртом километре что-то во мне улеглось. Тихим, но твёрдым.
Они думают, что победили. Думают, что я слабая.
Ненужная. Но они забыли кое-что. У меня всё ещё есть Лёнина тетрадь счетов.
У меня есть сейф. И главное моё имя всё ещё в документах. Я ещё не умерла.
Туман лип к коже, как пот. Ноги горели. Дыхание сбивалось.
Но я не остановилась. Не потому что не устала. Устала.
Боже, как устала. Но если остановлюсь начну думать. А если начну думать сломаюсь.
Я прошла под ЛЭП. Ворон смотрел сверху, будто знал. Будто понимал.
Я вспомнила записки, которые клала Жене в ланчбокс. «Ты храбрый. Ты добрый. Я люблю тебя».
Резала бутерброды в форме динозавров. Читала ему четыре книги перед сном.
Даже научилась заплетать косички в его волосах, потому что он хотел причёски воинов. А теперь я мусор на обочине.
Тот мальчик, что бежал ко мне после кошмаров, исчез. Его место занял мужчина, который выбросил меня, как вчерашний мусор.
Я не помню, сколько прошла. Шесть километров, может, больше.
Но когда увидела выцветшую вывеску «Лавочка Даши», ноги почти подкосились. Даша держала эту лавку с моих подростковых лет.
Раньше продавала леденцы и газеты. Теперь лавандовые латте и печенье для собак в виде утят.
Я открыла дверь. Колокольчик звонко «динькнул».
Даша подняла глаза из-за очков. «Галя, сказала она, голос дрогнул. Ты выглядишь ужасно».
«Я чувствую себя ужасно», ответила я, губы слишком одеревенели для улыбки.
Она не ждала. Просто обняла, не
