После похорон мужа мой сын вывез меня на лесную дорогу и сказал: «Здесь твоё место».
Я не плакала, когда хоронили мужа. Не потому, что не любила его мы прожили вместе сорок два года, прошли через всё: нищету, болезни, редкие радости. Я не плакала, потому что слёзы застряли глубоко внутри, как камень в горле. Их не вытекло ни у могилы, ни потом, когда соседка принесла кутью и сказала: «Ну что, Валентина Петровна, держитесь». Я кивнула, улыбнулась вежливо и закрыла дверь.
Мой сын, Андрей, стоял рядом на похоронах. Высокий, статный, в дорогом чёрном костюме, который, наверное, стоил больше, чем моя полугодовая пенсия. Он держал меня под локоть, как полагается в приличной семье. Но его рука была холодной, не от погоды, а будто он держал не мать, а обязанность обузу.
На поминках он произносил тосты, красиво, громко, с паузами и жестами. Все кивали, восхищались: «Какой сын! Какой красавец! Какой умница!» Я сидела в углу, наблюдая за ним. Его лицо было одновременно знакомым и чужим: глаза мои, нос отцовский, улыбка чужая улыбка человека, который давно перестал быть моим.
Третий день после похорон он пришёл ко мне. Я варила кофе, как любил супруг крепкий, с молоком, без сахара. Привычка осталась. Андрей сел за стол, положил передо мной ключи от машины и паспорт.
Мама, сказал он, я всё обдумал. Тебе будет лучше в пансионате в лесу. Тихо, уютно, уход хороший. Там воздух чище, а люди такие же пенсионеры, как ты. Не нужно сидеть одной в квартире. Ты же знаешь, как папа болел. Ты тоже можешь
Он не договорил, но я поняла: он хотел сказать, что мне лучше бы умереть, чтобы не мешать.
Я молчала, пила горячий кофе, обжигала губы, но не дрожала, не кричала, не бросала чашку.
Квартира, бизнес теперь мои. Папа оформил всё на меня ещё год назад. Ты же знаешь, он всегда думал обо мне, чтобы я не обижалась, чтобы не было споров.
Я знала, что муж за год до смерти переписал всё на сына, даже не спросил меня. Я не возражала, думала: «Главное, сын рядом, заботится». Наивная дура.
Ты одна там не место, продолжал он, ты не справишься, ты устала, ты старая.
Последнее слово он произнёс мягко, почти с сочувствием, как диагноз: «Ты сломана, тебя надо выбросить».
Когда? спросила я.
Он, наверное, ждал слёз, криков, угроз. А я просто спросила: «Когда?»
Завтра, утром. Всё уже оформлено. Вещи собирать не надо, всё есть. Возьми самое необходимое и не волнуйся, я буду навещать, конечно.
Он солгал. Я знала, что не будет.
Утром он приехал на своём «Мерседесе». Я вышла с чемоданом: фотография мужа, паспорт, немного сэкономленных рублей, записная книжка с рецептами, моими любимыми блюдами.
Андрей открыл багажник, закинул чемодан как мешок с картошкой, открыл дверь. Я села на заднее сиденье. Он даже не сказал «поехали», просто завёл машину и выехал.
Мы ехали молча. Город позади, потом пригород, потом лес. Дорога становилась грунтовой, с выбоинами. Я смотрела в окно: деревья, тишина, птицы, красота и страх.
Андрей, спросила я, а где именно пансионат?
Он не ответил сразу, потом бросил через плечо: «Скоро увидишь».
Через двадцать минут он свернул на узкую лесную тропу. Машина прыгала по кочкам, я держалась за ручку двери, сердце стучало от предчувствия.
Он остановил машину, вышел, открыл мне дверцу. Я вышла. Вокруг ни души, ни домов, ни заборов, только густой, тёмный, безмолвный лес.
Твоё место, сказал он.
Я огляделась, посмотрела на него. Его лицо было спокойно, даже довольным.
Что значит «моё место»? спросила я.
Как есть, ответил он. Ты сама понимаешь. Тебе здесь будет лучше: тихо, спокойно, никто не будет тревожить.
Он поставил рядом сумку с едой на пару дней. Ты умная женщина, разберёшься, добавил он.
Я замерла, в голове шум, будто ктото выключил звук в мире.
Ты меня оставляешь? Здесь? В лесу? спросила я.
Он пожал плечами.
Не оставляю, просто отпускаю. Ты всё равно скоро уйдёшь. Зачем тебе квартира? Зачем город? Ты мне мешаешь. Честно. Ты напоминание о том, что я должен чтото чувствовать, а не хочу. У меня своя жизнь, своя семья. Жена, дети они не хотят жить с бабушкой, особенно такой усталой.
Сказал это так легко, будто перечитывал список покупок.
Андрюша, прошептала я, я твоя мать.
Было, поправил он. Теперь ты обуза. Прости. Но так будет лучше для всех.
Он сел в машину, завёл двигатель. Я бросилась к двери, схватилась за ручку.
Андрей! Подожди! Я всё отдам! Квартиру, деньги, всё! Только не оставляй меня здесь!
Он нажал на газ, машина рванула вперёд. Я упала, ударилась коленом о камень, закричала, ползла за машиной, но он даже не оглянулся.
Я сидела на земле, держала колено, кровь проступала сквозь колготки. Боль была не телесная, а внутренняя, глубже сердца.
Открыла сумку, достала бутылку воды, бутерброды, шоколадку. Андрей, видимо, решил, что я должна умереть не сразу, чтобы совесть не мучила его.
Съела шоколадку, выпила воды, поднялась, огляделась.
Лес вокруг, ни дороги, ни троп, ни следов человека, только звериные тропы и глушащая тишина, в ушах звенела.
Я пошла туда, куда вела меня нога, может к реке, может к смерти было всё равно.
Через час нашла ручей, узкий, прозрачный. Пила воду ладонями, умылась, посмотрела на отражение: седые волосы, морщины, пустые глаза.
Ты старая, сказал он в голове.
Да, я старая, но не мёртвая.
Ночь провела под ёлкой, свернувшись клубком, укрывшись пальто, дрожа не от холода, а от злости, обиды, боли.
Думала о муже, о его мятном чае, о том, как он держал меня за руку, говорил: «Ты моя опора». А теперь я выброшенная вещь, мусор.
Но я не хотела умирать здесь, не так.
Утром пошла дальше, шла весь день без цели, лишь бы не сидеть, не сойти с ума.
Третий день нашла грунтовую дорогу, по которой иногда проезжали люди. Я пошла по ней.
Через час остановилась грузовичок, водитель мужчина лет пятидесяти, доброжелательный.
Бабушка, вам куда? спросил он.
В город, к сыну, ответила я первое, что пришло в голову.
Он кивнул, открыл дверцу.
Садитесь, подвезу.
Я села, молчала всю дорогу. Он включил радио, заиграла старая песня, я закрыла глаза, заплакала. Слёзы, которые не выходили три дня, теперь текли рекой.
Он остановился у автовокзала, протянул бутылку воды и бутерброд.
Держите, сказал, не переживайте, всё наладится.
Я кивнула, поблагодарила, вышла.
В городе пошла в полицию, рассказала всё без прикрас, без слёз, просто факты. Офицер записал, покачал головой.
Понимаете, без доказательств мы ничего не можем сделать. Он же вас не бил, не угрожал, просто оставил в лесу, а вы выжили. Это хорошо, но по закону это не преступление.
Я посмотрела на его погоны, равнодушные глаза.
То есть он может так поступить снова? С кемто другим? И ему ничего не будет?
Если нет доказательств, да, ответил он. Советую обратиться к юристу или в соцслужбы, они могут помочь с жильём.
Я вышла, дождь начал моросить, люди спешили, никто не смотрел на старушку с сумкой.
Я зашла в библиотеку, где был бесплатный интернет, искала информацию, читала, писала письма в прокуратуру, в комиссию по правам человека, в СМИ, в блоги.
Через неделю мне позвонили из местной газеты. Молодая журналистка, глаза горят.
Валентина Петровна, расскажите всё, мы опубликуем. Люди должны знать.
Я рассказала без прикрас, без слёз, просто факты. Статья вышла через три дня: «Сын бросил мать в лесу: «Твоё место здесь»». Моё фото с поминок серая одежда, пустые глаза.
Сотни комментариев, тысячи репостов, люди возмущались, плакали, требовали наказания.
Через день звонок от Андрея.
Мама, голос дрожал, что ты наделала?!
Живу, ответила я.
Ты меня убиваешь! Меня уволили! Жена ушла! Детям стыдно ходить в школу! Ты понимаешь, что натворила?!
Понимаю, сказала я. Ты бросил меня в лесу, я рассказала миру. Справедливо.
Я приеду, заберу тебя, верну всё: квартиру, деньги, всё!
Поздно, ответила я. Я не хочу твоей квартиры, я хочу, чтобы ты понял, что мать не мусор, старость не приговор, человек не вещь.
Он молчал, потом рыдал, впервые в жизни.
Прости, прошептал он.
Прости, сказала я. Когда приедешь, принеси мне цветы, а не деньги, не квартиру. Скажи: «Мама, я люблю тебя», и я поверю, если скажешь искренне.
Через неделю он приехал с жёлтыми тюльпанами, моими любимыми, встал на колени, плакал, целовал мои руки.
Я посмотрела на его слёзы, страх, раскаяние.
Встань, сказала я. Я не Бог, я мать, и я прощаю.
Сейчас я живу не в пансионате и не в его квартире. Снимаю небольшую комнату у моря, с балконом, чайками, солнцем.
Андрей навещает меня каждую неделю, привозит еду, цветы, рассказывает о детях, работе, жизни. Он изменился, или притворяется мне всё равно. Я вижу в его глазах страх: страх потерять меня снова, страх остаться без прощения.
Я не вернулась к нему, не живу под одной крышей, но и не оттолкнула его, потому что верю, что у каждого есть шанс искупить ошибку, даже у сына, который бросил мать в лесу.
По вечерам выхожу на балкон, смотрю на море, думаю о муже, о том, как он бы гордился мной, не за выживание, а за то, что я не ожесточилась, не сломалась, не стала той тихой, покорной, забытой фигурой, к которой он мечтал.
Я живая, я сильная, я мать.
Моё место не в лесу, не в пансионате, а там, где я сама выбираю. Сегодня у моря, завтра в горах, а может, в новой квартире с внуками, с сыном, с тюльпанами на подоконнике.
Потому что я не вещь, не обуза, не «старая». Я человек, и у меня есть право на жизнь, на любовь, на уважение.
Даже если меня бросили в лесу.
Даже если сказали: «Твоё место здесь».
Я выбрала другое место.
И это моё право.
