Владимир опомнился, стоя на табуретке с верёвкой в руках, осознав, как двусмысленно выглядит его положение.
Он сидел на кровати в одних трусах, опустив ноги на пол. Ему снова почудилось, что мать зовёт его.
— Володя, сынок… Володя…
Почти каждую ночь он просыпался от её голоса. Знал, что не может она звать его — три недели назад она умерла. Но всё равно садился, прислушивался, ждал.
Последние полгода она не вставала. Владимир работал удалённо, чтобы быть рядом. Пробовал нанять сиделку, но та сбежала на третий день, прихватив деньги и мамины золотые серёжки. Больше он не рисковал.
Работая за ноутбуком, он ловил каждый шорох, бросался к ней по первому зову. Уставал так, что порой засыпал прямо за клавиатурой. В ту ночь он снова услышал её голос, вскочил, но нашёл её уже бездыханной. Тогда он рыдал, прося прощения — не только за боль, но и за тайное облегчение. Её мучениям конец. Он свободен.
Но вот уже три недели он жил один, и вместо радости чувствовал лишь гнетущую пустоту.
Мать была весёлой, моложавой, напевала, убираясь или гладя. Казалось, такой она и останется навсегда. Владимир не мог представить, как она будет угасать.
Спать больше не хотелось. Взглянул на часы — половина седьмого. За окном стояла серая осенняя муть. Она будто просочилась и в комнату, вымыв из неё все краски. Тихо, пусто, безжизненно.
Он почувствовал, что и сам стал серым, призрачным. Владимир встал, оделся и подошёл к двери её комнаты. Заходил туда лишь раз — когда выбирал для неё погребальное платье. Резко распахнул дверь. В нос ударил знакомый запах лекарств, мочи и больного тела. Не глядя на смятую постель, он шагнул к окну, дёрнул штору и распахнул его настежь.
В комнату ворвался свежий влажный воздух, смешанный с гулом просыпающегося города. И странное дело — комната ожила, краски проступили ярче. Владимир ощутил прилив сил. Сорвал с кровати бельё, швырнул на пол. Туда же полетел мамин халат, висевший на спинке стула — словно ждал, что она вот-вот наденет его. Набралась куча. Отнёс всё в ванную, запихал в стиральную машину.
Вернулся с ведром для мусора, смахнул в него пузырьки с таблетками, стакан, из которого поил мать. Застелил кровать покрывалом, выбросил хлам, вытер пыль, вымыл пол. Комната не стала уютнее, но дышать стало легче. Воодушевлённый, он убрал всю квартиру.
Глядя на результат, подошёл к окну, пока грелся чайник. Солнце, словно вдохновлённое его энергией, прорвало облака. Вдали блеснула полоска голубого неба. Настроение поднялось.
В холодильнике было пусто. Владимир не помнил, когда ел в последний раз. Мать могла есть лишь протёртую пищу, и он, не имея сил готовить себе отдельно, ел то же. Потом доедал остатки с поминок. Но сейчас в холодильнике стояла лишь полупустая банка солёных огурцов с плесенью на рассоле да бутылка прокисшего молока. Всё отправил в мусор.
Выпил кофе, но от него затошнило. Накинул куртку, взял карточку, вынес пакет. По дороге зашёл в магазин, купил хлеб, молоко, макароны, колбасу, яблоки… Хотел взять больше, но сдержался.
Дома сварил макароны, жадно съел два бутерброда. Услышал, как стиралка закончила цикл.
Белья было много — в ванной не поместилось. Балкона не было. Почесав затылок, он решил натянуть верёвку через комнату. В тумбочке нашёл моток — мать хранила там всякую мелочь «на всякий случай».
Не к месту вспомнилась Аня. Девушка была у него. Встречались два года. Мать не против свадьбы, но он не торопился. Любил, но её планы о будущем раздражали.
«Не женишься сейчас — не женишься никогда», — говорила мать. Он сдался. Но тут она заболела, и Аня сама отложила свадьбу. Кому охота возиться с больной свекровью?
Сначала помогала, потом звонила всё реже, потом пропала. Когда мать умерла, он позвонил, пригласил на похороны. Та вяло посочувствовала, но не пришла. Честно, он не жалел.
Владимир осмотрелся. Один конец верёвки — к трубе у окна, другой… нашёл гвоздь, вбил в дверную коробку. Слава богу, старые деревянные двери ещё держались.
«Выдержит ли верёвка мой вес?» — вдруг мелькнуло у него. Он опустил руки. «Чёрт, что за мысли…»
За дверью раздались каблуки. В соседней квартире недавно поселилась девушка. Раньше жили старики, уехали в деревню, сдают. Видел её мельком. Она приходила и уходила одна, вечерами не гуляла. В тамбуре стоял запах её духов.
Но сейчас каблуки замерли у его двери. Владимир стоял на табуретке, прислушивался. Дверь распахнулась — на пороге стройная девушка с большими испуганными глазами.
Он опомнился: стоит на табуретке с верёвкой…
— Дверь открыта, — сказала она. — Извините, но… поможете?
Он спрыгнул, подошёл. Она отступила. Неудивительно — он был похож на привидение: небрит, всклокочен, под глазами синяки, одежда мятая.
— Что случилось? — буркнул он.
— Ключи потеряла… — она копалась в сумке.
Он недоверчиво смотрел. Как она открыла тамбур без ключа? Или он его не запер?
— Нет… — Она подняла на него глаза. — Как теперь попаду домой?
— Вызовите слесаря, — брякнул он.
— Воскресенье же…
Воскресенье? Он потерял счёт дням.
— Ладно, попробую открыть.
Он возился с замком час, пока не вскрыл его.
— Готово, — вытер пот.
Она сухо поблагодарила, но не уходила.
— Можно покурить?
— Курите, — он распахнул окно.
Она достала сигареты. Он услышал звон ключей в сумке. «Думает, я неудачник, и подстроила это, чтобы я не повесился», — понял он, но промолчал. Вспомнил про бельё. Влез на табурет, приОн развесил бельё, а она стояла и смотрела, и в этот момент Владимир вдруг понял, что жизнь — как та самая верёвка: если не натягивать её слишком туго, она может выдержать даже самый тяжёлый груз.
