**Дневник. 12 октября.**
Сегодня я увидел её снова. Стояла у булочной, сгорбившись под порывами ледяного ветра, сжимая в дрожащих руках потрёпанную сумку с пустыми бутылками. Лицо в морщинах — каждая будто хранила историю боли, потерь и былой гордости.
— Доченька, пожалей старуху… — её голос дрожал, как осиновый лист. — Третий день без хлеба. Ни копейки не осталось…
Продавщица за прилавком лишь холодно покачала головой.
— Здесь хлеб продают, а не бутылки принимают. Читать не умеешь? Пункт приёма закрылся в двенадцать.
Старушка опустила глаза. Когда-то она учила детей, держалась с достоинством, а теперь… Теперь стояла, как нищенка, и глотала слезы.
— Да хоть краюшку… — прошептала она. — Завтра отдам… Голова кружится…
— Нет, — отрезала продавщица. — Сама еле концы с концами свожу.
Тут в дверь вошёл мужчина в дорогом пальто. Продавщица сразу заулыбалась:
— Павел Андреевич! Хлеб грецкий свежий привезли! И ваши слоёные с курагой!
Он кивнул, заплатил крупной купюрой и… вдруг заметил старуху. Что-то ёкнуло в груди. Знакомое лицо. А брошь — старинная, в виде цветка…
Вечером, дома, память наконец выдала обрывки прошлого: школа, бедный двор, голодные дни. И она — Тамара Васильевна, его учительница, подкармливавшая его, мальчишку из бедной семьи, под видом «помощи по хозяйству».
На следующий день он разыскал её в ветхой хрущёвке.
— Тамара Васильевна… — он протянул букет. — Я Павел Шатов.
Она узнала его сразу.
— Помню, Пашенька. Видела тебя у ларька… Думала, стыдно тебе за такую старуху.
— Нет! — он сглотнул ком в горле. — Переезжайте к нам. Будете жить с семьёй, учить моих сорванцов.
Она колебалась, но согласилась.
Теперь в нашем доме пахнет свежим хлебом. Дети обожают её истории, жена — её мудрость. А вчера родилась Дашенька.
— Папа! — кричит Артём. — Мы с Тамарой Васильевной хлеб испекли!
Она улыбается. И я понимаю: это не я её спас. Это она спасла нас всех.
