Будто сквозь густой туман сна я помню, как отдала последнее ради счастья дочери, а она вытолкала меня на улицу — вот благодарность за любовь и жизнь.
Я знаю вкус потерь и знаю, как жить, когда уже нечем дышать. Знаю, как улыбаться сквозь боль, будто в этом нет ничего особенного. Как встречать рассвет с пустотой внутри. И как быть преданной теми, ради кого готова была сгореть дотла. Меня зовут Татьяна. Год назад, если бы кто-то сказал, что моя родная кровь выставит меня на мороз, я бы только горько рассмеялась. Но жизнь бьёт всегда в самое сердце.
Мы с мужем жили, как две половинки одной души. Он работал на железной дороге, без жалоб, без лишних слов — просто кормил семью. Погиб нелепо: зацепился за стрелку, не успел отпрыгнуть. От него осталось лишь то, что смогли собрать в мешок. Это была первая трещина в моей груди. Осталась я одна с двумя детьми: сыном Мишей и дочкой Светой. Сын ушёл в армию — а вернулся в цинке. Чей-то пьяный смех, чьи-то шутки с оружием — и моего мальчика не стало.
Я едва не умерла тогда. Но была Светка — моя младшая, моя последняя ниточка. Я держалась ради неё. Она училась, мечтала, блистала. А потом в её жизни появился ухоженный парень с дорогими часами. Я обрадовалась: может, хоть ей повезёт.
Свадьбу сыграли на показ — ресторан, фата, кортеж. Я вывернулась наизнанку: заняла денег, продала бабушкины серьги, отдала все копейки. Родители жениха смотрели на меня, будто на пыль под ногами. Но я молчала — главное, чтоб дочь была счастлива.
А потом они пришли ко мне: “Мама, продадим твою хрущёвку, купим нам квартиру получше. Ты же не хочешь, чтоб мы в тесноте жили?” Я не сразу поняла, что это не шутка. Света уговаривала, плакала, клялась, что я всегда буду у них желанной. Я поверила. Продала. Они купили новую квартиру, а мне досталась развалюха в деревне у тётки.
Жила там, как тень. Однажды поехала в город — к могилам. Позвонила Свете, но та не ответила. Постучала в их дверь сама. Открыл зять, лицо каменное. Впустил, но сквозь зубы. Света обрадовалась, но он тут же её осадил. Посадили меня на кухне, налили чаю, а потом дочь сказала: “Мама, ты нас прости, но остаться не можешь. Я вызову такси”.
Я отказалась. Ночь, холод, автобусов нет. Спала на лавочке у подъезда. Но хотя бы побывала на кладбище, поговорила с теми, кто никогда не предаст.
Вернулась домой и дала себе слово: больше не приеду первой. Пусть сама вспомнит.
Прошёл год. Скрипнула калитка — на пороге стояла Света. Беременная, с потухшими глазами. Оказалось, зять выгнал её. Та самая, ради которой я осталась без крыши. “А квартира?” — спросила я. “Всё на него записано. И его мать подписала какие-то бумаги про ремонт…”
Я пошла к ним разбираться. А они тычут документами: мол, всё законно, всё пополам. А про мои деньги будто и не слышали. Суд только развёл руками — бумаги чисты, а слов никто не записывал.
Света осталась со мной. Плачет, стыдится. А я смотрю на неё и чувствую — всё равно люблю. Обняла, шепчу: “Ты моя кровь. Я с тобой, пока дышу”.
Может, зятя всё-таки мучает совесть. После рождения внучки он перевёл мне сто тысяч рублей. Без объяснений. Эти деньги спасли нас — зима лют. Света уговаривает купить комнату в городе. Я киваю, а сама смотрю в окно — туда, где два холмика под берёзами. И шепчу: “Простите… Не уберегла. Но я всё ещё держусь… пока держусь.”
