Старик и его верный друг
Деревня Подгорье, затерянная среди вековых сосен и кудрявых берез, потихоньку угасала. Когда-то здесь кипела жизнь: крепкие избы, крытые тёмной дранкой, помнили времена, когда местные умельцы славились своими дугами и санями. Но машины вытеснили лошадей, и деревня начала пустеть. Зимой лес вокруг становился опасен — голодные волки подходили к самым околицам, и жители держали собак, чей лай разносился по ночам, предупреждая о беде.
В пятидесятые годы старинный промысел, кормивший Подгорье, зачах. Деревня превратилась в совхозную ферму. Бывшие мастера стали пастухами и доярками. Старик Иван Миронов всю жизнь ухаживал за свиньями. С малых лет он нянчил поросят, а вырос — взял на себя племенное стадо, славившееся на всю округу. Но в девяностые совхоз развалили, скот распродали, а Ивана, как и других стариков, отправили на покой. Молодёжь разъехалась, и деревня затихла. Сын продал коров и увёз семью в город, оставив отца с больной женой Марфой в просторном доме среди пустых сараев. Жизнь свелась к печи, старому радиоприёмнику и тяжёлой тишине.
Однажды весной в Подгорье заглянул старый приятель Ивана, Семён Огнев, и привёз необычный подарок — маленький рыжий комочек. «На семидесятилетие, Ваня! Щенок кавказской овчарки, кровь знатная. Будет тебе защитником и другом», — сказал он, показывая фото огромного пса с медалями. — «Вырастишь — прославишь нашу губернию!» Иван взял щенка, и тот сразу прижался к его груди. Он устроил ему лежанку в коробке, но малыш скулил, ища тепла. Марфа ворчала: «Нашёл заботу!» Иван разыскал старую детскую бутылочку, налил молока и стал убаюкивать щенка, будто младенца. «Скучает по матери», — пробурчал он, не обращая внимания на воркотню жены.
Щенок рос не по дням, а по часам. Назвали его Громом — за грозный нрав. Он признавал только Ивана, чужих сторонился и вскоре превратился в могучего зверя, понимавшего хозяина без слов. Год спустя маленький комочек стал огромным псом, гонявшим кур со двора, а по ночам забирался к хозяину в кровать, согревая его ноги.
Но в Подгорье случилась беда. На окраинах стали гореть пустые дома. Старухи забеспокоились, умоляя Ивана с Громом стеречь деревню. Так старик стал ночным дозорным. Они с псом обходили улочки, и пожары прекратились. Однако вскоре в деревню нагрянули чужаки — богатые москвичи, скупавшие брошенные дома и луга, где раньше пасся скот. К зиме вырос посёлок из дорогих коттеджей за высоким забором. Новые хозяева наняли Ивана сторожить их добро.
«Одни бегут из деревни в город, другие — из города в деревню, — размышлял Иван, шагая с Громом вдоль забора. — А мы, старики, никому не нужны». Время шло, здоровье Марфы слабело. Врачи велели держать диету, но Иван замечал, как она тайком ела варенье, словно спешила к концу. В декабре она тихо ушла. На похоронах старухи вздыхали, что Марфа умерла без отпевания — церковь в Подгорье разрушили ещё в богоборческие годы.
На могиле жены Иван поклялся поставить часовню. Он копил копейку к копейке, а через полгода отправился в соседнее село, где стояла старая часовня святого Георгия. Вернувшись, выбрал место, вырыл яму под фундамент и принялся за дело. К осени над срубом вознёсся крест. Старухи приносили иконы, среди которых оказался старинный образ Казанской Божией Матери, уцелевший в лихолетье. Часовню освятили, и она стала местом молений для деревенских и дачников.
Зимой, перед Рождеством, Ивана охватила тревога. Он стал чаще наведываться к часовне. В сочельник, задремав, он вдруг вскочил, будто его толкнули. Схватив ружьё, он с Громом бросился к часовне. Пес рванул вперёд, а через минуту ночь раскололи выстрелы. Иван, спотыкаясь в сугробах, добрался до места. Гром лежал у дороги, кровь растекалась по снегу. Старик рухнул на колени, прижимая к себе голову пса, и зарыдал. «Гром, родной… За что?» — стонал он, проклиная судьбу.
Сбежались старухи и дачники. «По псу плачет, а по жене так не убивался», — буркнула одна. Вдруг раздался крик: «Икону украли! Казанскую унесли!» Все кинулись к часовне, но Иван не шевельнулся. Он гладил Грома, шепча: «Мы столько прошли… Помнишь, как ты девочку из проруби вытащил? А как меня выходил, когда я слёг?» Пёс слабо лизнул его руку, и Иван, поняв, что тот жив, сорвал с себя рубаху, перевязал рану и крикнул: «Сани сюда!»
Дома он вколол псу пенициллин, приложил к ране лист подорожника и сел рядом. «Спи, Гром, мы ещё побегаем», — шептал он, гладя друга. Вспоминал, как пёс понимал его с полуслова. Однажды, сторожа дачу, он поспорил с молодёжью, что Гром разбирает речь. Один парень, усмехнувшись, сказал: «Щас возьму топор и зарублю старика». Гром вмиг повалил его на землю. «Вот вам и доказательство», — смеялся тогда Иван.
Год спустя, под Новый год, Гром снова спас хозяина. У дачи богача пёс почуял неладное, перепрыгнул забор и прижал к земле вора. Иван узнал его — тот самый, что стрелял в Грома и украл икону. «Нелюдь, — сквозь зубы процедил старик. — Думал, безнаказанно грабить будешь?» Пёс ждал команды, но Иван шепнул: «Он вернёт икону. Отпусти». Гром нехотя разжал пасть. Вскоре Казанская вернулась в часовню, а Иван с Громом продолжали сторожить Подгорье, зная — их дружба крепче любой напасти.