Старик и его верный стёжка
Деревня Глухово, укрытая в тени вековых сосен и осин, медленно угасала. Когда-то здесь звенели голоса, но теперь из пятидесяти домов осталось лишь несколько, где коротали дни старики, брошенные внуками. В былые времена Глухово славилось: крепкие избы с резными наличниками хранили память о днях, когда местные умельцы мастерили сани и дуги. Но теперь машины заменили лошадей, и деревня зачахла. Окружавший её лес был щедр на грибы да ягоды, но зимой таил опасность — голодные волки подходили к самым огородам, и жители держали дворняг, чей лай разрывал ночь, словно тревожный набат.
В шестидесятые годы смолокурня, кормившая деревню, закрылась. Глухово стало частью колхоза. Бывшие бондари превратились в пастухов да трактористов. Старик Иван Семёнов всю жизнь проработал свинарем. С малых лет он возился с поросятами, а когда вырос, стал ухаживать за племенным стадом, славившимся на всю область. Но в лихие девяностые колхоз развалили, скот распродали, а Ивана, как и другие”х, отправили на заслуженный отдых. Молодёжь разъехалась в города, и деревня опустела. Сын продал коров и увёз семью в райцентр, оставив Ивана с хворой женой Марией в большом доме, окружённом пустыми сараями. Жизнь свелась к печке, старому радиоприёмнику да тяжёлому молчанию.
Но однажды в мае в Глухово приехал старый товарищ Ивана, Григорий Петров, и привёз неожиданный подарок — крохотный рыжий комочек, дрожащий от страха. “На твои семьдесят, Вань! Это щенок кавказца, чистой крови. Будет тебе верным другом, готовым кинуться в огонь за хозяина”, — сказал Григорий, показывая фотографию огромного пса с медалями на груди. “Вырастишь — и слава пойдёт по всему краю!” Иван взял щенка, а тот тут же прижался к его рубахе. Старый свинарь устроил ему постель в ящике, но малыш скулил, ища тепла. Мария ворчала: “Нанюхался хлева, теперь ещё и щенка нянчить!” Иван нашёл старую соску, налил тёплого молока и стал укачивать в руках, как дитя. “По матери тоскует”, — пробормотал он, отмахиваясь от воркотни жены.
Щенок рос не по дням, а по часам. Назвали его Графом — за важную поступь. Он признавал только Ивана, чужих сторонился и быстро вырос в грозного сторожа, понимавшего хозяина без слов. Через год маленький комочек превратился в могучего зверя, гонявшего кур и гусей днём, а ночью забирающегося к Ивану под одеяло, согревая его озябшие ноги.
Но беда не дремала. На окраине начали гореть брошенные дома. Старухи забеспокоились и упросили Ивана с Графом обходить деревню по ночам. Так старик стал сторожем. Они с псом патрулировали улицы, и поджоги прекратились. Вскоре в Глухово нагрянули чужаки — питерцы, скупавшие пустующие избы и луга, где когда-то пасся скот. К зиме на месте пастбища вырос коттеджный посёлок с высоким забором. Новые хозяева наняли Ивана охранять их добро.
“Одни бегут из деревни, другие — в деревню, — размышлял Иван, шагая с Графом вдоль забора. — А мы, старики, как были, так и остаёмся никому не нужны”. Время шло, здоровье Марии ухудшалось. Врачи прописали диету, но Иван замечал, как она тайком ела варенье, будто торопила конец. В январе она тихо ушла. На похоронах соседки шептались, что Мария умерла без отпевания — церковь в Глухово разобрали ещё при советах.
На могиле жены Иван поклялся поставить часовню. Он откладывал копейки, а летом отправился в соседнее село, где стояла старая часовенка святого Варлаама. Вернувшись, выбрал местечко, выкопал яму и начал строить. К осени над срубом засиял крест. Старухи принесли иконы, среди которых была древняя икона Спасителя, чудом уцелевшая в трудные годы. Часовню освятили, и она стала местом молитв для деревенских и дачников.
Зимой, перед Рождеством, Ивана охватила тревога. Он стал чаще наведываться к часовне. В сочельник, задремав у печки, он вдруг вскочил от необъяснимого страха. Схватив обрез, он с Графом помчался к часовне. Пёс рванул вперёд, и через минуту ночь разорвали выстрелы. Иван, проваливаясь в сугробы, добрался до места. Граф лежал у дороги, кровь растекалась по снегу. Старик рухнул на колени, прижимая пса к груди, и зарыдал. “Граф, родной… За что?” — стонал он, проклиная небо.
Сбежались соседки и дачники. “По собаке ревёт, а по жене так не убивался”, — язвила одна. Вдруг раздался крик: “Икону унесли! Спаса нет!” Все кинулись к часовне, но Иван не шелохнулся. Он гладил Графа, шепча: “Мы столько прошли… Помнишь, как ты меня от пьяных отстоял? А как ребёнка из снега вытащил?” Граф слабо лизнул его руку, и Иван, увидев, что пёс дышит, разорвал рубаху, перевязал рану и закричал: “Сани давайте!”
Дома он вколол псу лекарство, приложил к ране лист лопуха и сел рядом. “Спи, Граф, ещё попляшем”, — шептал он, гладя друга. Вспоминал, как пёс понимал его с полуслова. Однажды, охраняя коттеджи, он поспорил с молодыми, что Граф умнее их. Один хмыкнул: “Щас я нож достану и старика прирежу”. Граф мигом сбил его с ног, прижав лапой. “Вот вам и собачья премудрость”, — смеялся тогда Иван.
Через год, в крещенские морозы, Граф снова спас хозяина. У особняка питерца пёс почуял неладное, перепрыгнул забор и прижал к земле парня. Иван узнал его — тот самый, что стрелял в Графа и украл икону. “Иуда, — прошептал старик. — Думал, без ответа останется?” Пёс ждал приказа, но Иван махнул рукой: “Пусть идёт. Вернёт украденное”. Граф нехотя разжал паЧерез неделю икона вернулась на своё место, а Иван с Графом снова ходили по ночам вокруг часовни, словно два сторожа, охраняющих тишину и покой Глухово.