Он узнал, что приёмный, когда сделал тест ДНК. А виноватой осталась я…
Кто бы мог подумать, что в нашей обычной с виду семье скрывалась такая тайна. И самое обидное — когда этот секрет раскрывается, виноватыми оказываются не те, кто его создал. Так произошло и со мной.
Всё началось перед Новым годом, когда мы с мужем решили навестить его родителей. За ужином у Сергея возникла мысль подарить им ДНК-тест — сейчас это популярно, люди интересуются своими корнями. Но едва он об этом заикнулся, как лицо свекрови Тамары Ивановны стало белее скатерти. Она отвела меня на кухню и, дрожащими руками теребя кончик фартука, умоляла не делать этого подарка. «Он приёмный…» — выдохнула она после долгих колебаний.
Меня будто ударили обухом по голове. Мой муж, 25-летний взрослый мужчина, даже не подозревал, что он не родной сын своих родителей. Его взяли из детского дома, когда ему не было и года. У него есть брат Алёша и сестра Ирина — родные дети Тамары Ивановны, а он… Но самое удивительное — свекровь клялась, что любила его как родного, даже больше. «Он мой сын, пусть и не по крови!» — рыдала она.
«Почему вы не сказали ему?» — спросила я. «Боялись, что почувствует себя ненужным, — прошептала она. — А потом… время ушло». И вдруг добавила: «Раз ты теперь знаешь… Может, ты ему расскажешь?» У меня перехватило дыхание. То есть я должна разрушить его мир, стать тем человеком, кто лишит его прошлого? Она уверяла, что он меня так любит, что легче примет правду от меня. Но я отказалась наотрез. «Это ваша тайна, вам и говорить», — ответила я. Мы замолчали, когда на кухню вошли свёкор и сам Сергей.
Прошло два месяца. Сергей всё же сделал тест — просто из любопытства. Когда пришли результаты, оказалось, что его ДНК не совпадает с анализами брата и сестры. Он был раздавлен. Долго выяснял, пытался поговорить с родителями, но в ответ — лишь невнятные оправдания. В итоге он перестал с ними общаться. Год — полная тишина.
А вчера Тамара Ивановна позвонила мне. «Это ты виновата! Ты должна была сказать!» — кричала она в трубку. У меня внутри всё оборвалось. Почему я? Я ведь просила её — скажите сами, у вас было двадцать пять лет! Теперь я крайняя?
Конечно, я переживаю. Очень хочу, чтобы он простил их. Но вины моей здесь нет. Это не я двадцать пять лет хранила ложь.
Сейчас Сергей всё чаще говорит об усыновлении. И я его полностью поддерживаю. Он хочет стать тем отцом, которого у него не было — честным, любящим, открытым. «Мой ребёнок будет знать правду с первого дня», — говорит он.
И я верю, что у него получится. Он будет прекрасным отцом. Потому что знает, каково это — жить во лжи.