Летние Правила как приснилось
Всё в этом сне было покрыто томным сиянием лета, в котором электричка неспешно шла сквозь заросли золотых полей, будто глыба цвета полынного мёда в закатном мареве. На платформе, у самой линии, стояла Надежда Петровна, немолодая женщина в ситцевом платке с васильками, с большой сумкой, полной яблок антоновки, банкой терпкого вишнёвого варенья и пластиковой коробкой с поджаристыми пирожками с капустой и яйцом. Рука её нервно поглаживала кошелёк, будто проверяя не исчезли ли рубли, не провалились ли сквозь щели реальности.
Двери распахнулись, и на платформу внезапно скатились высоким вихрем Данька, длинный как жердь, сестра его меньшая Вера, нарядная, в кожаных браслетах, и рюкзак, который почему-то иногда казался животным он прыгал, стукался, будто сам по себе существовал вне сна.
Ба-а-а! Вера закричала сипловато и размахнула руками: на запястье загрохотала тибетская медная цепочка, будто колокольцы в деревенской церкви на Троицу.
У Надежды Петровны щемяще забилось сердце, будто кто-то изнутри дернул за ниточку памяти. Она бережно поставила сумку на покрытую пылью плиты платформы, раскинула руки и весь воздух вокруг наполнился запахом простокваши с печёной картошкой.
Ох, да вы… хотела она выдохнуть «подросли», но слова запутались где-то во рту и вышли только облаком сырого пуха.
Данька приблизился осторожно, одной рукой обнял бабушку, а другой прижимая к боку свой неуемный, трясущийся рюкзак.
Ба, привет.
Он уже смотрел сверху вниз, как древний лешак с холма, на щеках у него подростковая щетина и из рубашки торчат провода. Очень хотелось отыскать в нём того мальца, что в детстве носился у ручья в резиновых сапогах, но вместо этого спотыкалась взглядом об инородные детали взрослый новодел сына человеческого.
Дед у «Нивы» вас дожидается, нашла наконец бабушка слова чуть дрожащим голосом. Пошли скорее, котлеты охладеют, а котлеты любят тепло.
Только снимок для сторис, Вера уже держала в руке тёмный блестящий телефон, ловко щёлкала платформу, вагон и саму бабушку, будто заклинательница.
Слово «сторис» летело над головой Надежды Петровны, как неведомый сонный мотылёк. Видела, спрашивала зимой у дочери, что это, выдумала себе объяснение, но оно улетело, оставив только звонкое ощущение: «главное, что Вера улыбается значит, всё правильно».
Сошли они по бетонным ступеням, как по ступеням в старинном желании, где внизу хмурился Виктор Семёнович у охряной «Нивы». Он поднял руку к плечу Даньки, хлопнул, приобнял Веру одной рукой и посмотрел на жену так, как смотрят на свою половицу в доме: молчаливо и нехитро.
Ну, начались каникулы? по-своему буднично ворчал он.
Каникулы, протяжно отозвался Данька, бросая полуживой рюкзак в багажник.
Дорога к дому была деревянной, как мостик через речушку, за окном тянулись полусонные дачи, огороды-панорамы, козы-белки. Вера пересчитывала что-то в телефоне, пальцем листала, будто щёлкала бобы, а Надежда Петровна незаметно следила за их руками такие длинные, современные, словно умеют держать сразу несколько невидимых нитей.
Пусть, пусть, шептала она самой себе, в доме по нашим правилам а там уже… забавляйтесь как привычно для вас.
Встретил их дом тем дымком котлет, что казались живыми, и укропом, который, кажется, лез прямо в сны. На наивной веранде под тканевой клеёнкой с лимонами стол. На плите шипит сковорода, в духовке взаимно страдает от жара пирог с капустой.
Это, что, пиршество? Данька склонился за угол на кухню.
Не пиршество, машинально отбросила бабушка, а обед. В доме у нас всё настоящее. Руки мойте вон там умывальник висит, как старый друг.
Вера уже ловко подбирала телефон, то снимала котлету, то заросшее окно, то кошку Мусю, что глядела из-под стула с выражением филина на исповеди.
За столом телефоны пусть отдыхают, бросила в воздух, как будто не к ним, а к самим стенам.
В смысле? поднял брови Данька.
В смысле, поддакнул Виктор Семёнович.
Вера положила телефон экраном вниз настороженно, как редкую карту.
Я только фоткала…
Уже, мягко сказала Надежда. Теперь кушаем, потом развлекайся как хочешь.
Слово «развлекайся» прозвучало как отпечаток чужого голоса. Но суть важна малыши не спорят.
Данька тоже убрал свой прямоугольник на край стола. Вид у него был, будто попросились снять акваланг в невесомой воде.
У нас как заведено, очень осторожно бабушка наливала по стаканам компот, обед в час, ужин в семь. Подъём не позже девяти. А так гуляйте по своей воле: пойте, катайтесь, в лес сбегайте или у речки пустите кораблики-веточки.
А если ночью кино? прошептал Данька.
Да кто ночью не спит рассвета не видит, не поднимая глаз, ворчал по-своему Виктор Семёнович.
Промелькнула паутинкой тишина. Чтобы не запутаться, Надежда Петровна добавила, торопливо:
Ну мы здесь не в казарме. Просто если до обеда валяться, потом и лето уйдёт мимо. Зато у нас здесь и речка, и грибы в лесу, и велосипед только посмотри.
Я в первую очередь на речку, оживилась Вера. И сделать тут фотосессию.
«Фотосессия» уже была чуть роднее, чем «сторис».
Вот и славно, кивнула Надежда Петровна. Только потом подмогнёте: картошку надо прополоть, а то сорняк все на себя забирает. Не к барину ведь приехали.
Ба, у нас же каникулы…
Каникулы, но не в санатории, вставил дед.
Данька только посмотрел вниз, а Вера под столом ногой стукнула по его кроссовке, будто квакающая лягушка подбадривала.
После обеда ушли они разбирать вещи. Вера вывесила футболки по спинкам стульев, зарядки развесила словно плющ, бутылочки разложила по подоконнику. Данька тёрся на кровати, упёрся в стену, пальцем на экране водил какие-то тайные линии.
Я вам всё свежее постелила. Если что-то не так расскажете, предприняла бабушка.
Всё ок, ба, ответил, не глядя, Данька. Бабушке слово это «ок» кольнуло сердцевину. Но она только кивнула.
Вечером шашлык на костре сделаем, сказала вслух. А сейчас, отдохните и выходите: на грядках потребуется пара-тройка заботливых рук.
Ага, промычал Данька.
Вышла она, дверь притворила, замерла в коридоре. За стеной доносился тихий смех Веры: с кем-то на том конце мира она вела таинственную беседу. Почувствовала себя бабушка не старой по телу, а будто стоит у разделительной линии времён, куда рука дотянуться уже не может.
Ничего. Разберёмся. Не давить главное…
Когда зарумянилась рябина, всей троицей вышли в огород. Земля под ногами теплая, трава скрипучая, дед показывал, где сорная чешуя, а где морковь-привидение.
Вот это рвёшь, а это лелеешь, объяснял Вере.
А если перепутаю?
Всё не беда, вмешалась Надежда, наш огород не совхоз, всё снесёт летний дождь.
Данька стоял в тени, мотыгу обнимал и поглядывал на дом: в окне ещё мерцал голубоватый призрак ночной монитор.
Телефон не потерял?
Оставил на кровати, дед.
Странно, но бабушку это признание почему-то согрело.
Первое время всё держалось на прозрачных ниточках: утром стук-стук по двери, ворчание затяжное, но к девяти-половине все, как тени лета, собирались на кухне. После завтрака помощь по домашнему, потом воля: Вера фотосессии кустам и Мусе, Данька книги, музыка, велосипед.
За столом телефоны были как строгие свечки в стороне. Ночью тишина. Только один раз на третью ночь Надежду разбудил смешок сквозь сон. Она посмотрела: полдвенадцатого.
Лежать? Или встать?
Снова смешки, тихий звук сообщения. Встала, накинула голубой халат и подкралась.
Дань, не спишь?
Смех резко оборвался.
Сейчас… прошептал тот.
Дверь приоткрыл: красные глаза, растрёпанные волосы, телефон в руке как светоч из подземелья.
Почему не спишь?
Фильм смотрю.
В час ночи?
Договорились с ребятами: смотреть и переписываться…
В голове мелькнула картина: в каждом доме такие же подростки, уткнувшись в свои аппараты один, другой, третий и весь город спит с открытыми глазами.
Вот как. Давай условимся: до двенадцати можно. Потом спать.
Но они…
А они в Москве или где угодно, а ты тут, среди нас. Мы не Кащеи, но свои правила тоже должны быть.
Ну ладно. До двенадцати.
А свет выключай, а то у нас бабушка и стены всё слышат.
Возвращаясь к себе, подумала она: раньше бы строгачом, а теперь мир перекувыркнулся и всё стало будто мягким вареным синцом.
Потом обычные трения. В день жары попросила Даньку помоги деду доски к сараю дотащить.
Сейчас, не отрываясь от экрана.
Через десять минут дед уже ворчал под окнами, а Данька всё сидел.
Даня, дед один.
Я сейчас… пишу…
Что ты всё пишешь? Неужто без тебя и мир костями ляжет?
Он вспыхнул:
Это важно! Турнир в игре если уйду, команда проиграет.
Хотела возразить, что у неё свои турниры с курями и морковью важнее всяких ваших. Но вид у Даньки стал какой-то чуждый, потерянный, губы сжались.
Сколько тебе ещё?
Двадцать минут.
Через двадцать помогай деду, договор.
Он кивнул и вышел точно в срок.
Такие мелкие сделки держали лето на плаву… до случая посреди июля.
С утра намечалась поездка на рынок за рассадой, помидорами, зелёным луком. Дед ругался: одному тяжело, машина старичиха, сумки тяжёлые.
Даня, с дедушкой завтра в город поедешь.
Не могу.
Это ещё почему?
С ребятами договорились в город развеяться. Там фестиваль, музыка, фудкорт…
На бабушку навалилось несколько грозовых туч: не помнит, чтобы Даня говорил. Мелькнуло слово «фестиваль» будто чужое, зашоренное.
На электричке, успокоил он.
Дед напрягся.
Мы же предупреждали: один никуда.
Я с друзьями.
Тем более!
Повисла плотная, как тесто, тишина. Вера потихоньку доела макароны и ушла вглубь сна.
Может, вечером на рынок, а завтра Даня со своими?
На рынке только утром! Мне помощник!
Я поеду, неожиданно предложила Вера.
Ты с бабушкой…
Я справлюсь, твёрдо кивнула Надежда Петровна. Пусть Вера с дедушкой.
Взгляд Виктора Семёновича и удивление, и признательность, и какая-то упрямая тоска.
А этот свободник?
Я же…
Ты же не понимаешь тут не асфальт, тут жизнь не городская! За тебя отвечаем.
Всюду за меня кто-то хвостом. Можно хоть раз по своей воле?
После этих слов в кухне стало сыро и жёстко. Надежда Петровна вместо того чтобы сказать, что понимает, услышала в себе железный голос:
Живёшь тут нашим образом. Так заведено.
Он резко отодвинул стул, хлопнул дверью и везде запахло грозой.
Вечер был пережёванный. Вера что-то рассказывала про блогершу, но даже фонарь в саду светил тускло, словно осиротел. Дед молчал, а посуда в руках бабушки звенела как холодная вода в ведре.
Ночью непривычная тишина, слишком ровная для этих стен. Данькино окно тёмное, как при затмении.
«Может, хоть выспится», думала она.
Утром нет Даньки. Кровать застелена кое-как, толстовка брошена абы как. Телефон исчез, как дрозд в кленовой ветке.
Его нет, сказала Надежда Петровна.
Как нет? удивился дед.
Пробежали они по двору, в сарае искать, в огороде… Велосипед как ни в чём не бывало, стоит на месте.
Электричка ушла в восемь сорок, шепчет дед.
Может, просто к ребятам?
К каким? Он тут никого не знает!
Вера начинает писать, пальцы быстро пляшут по экрану.
Галочка только одна, говорит. Для бабушки пустые слова, но по лицу видно: плохо.
Что делать будем? обращается она к деду.
Он пожал плечами: поеду на станцию, расспрошу.
Быстрая сборка, ключи, машина рванулась за ворота.
Ты тут. Если объявится сразу дай знать. Вера, если ответит докладывай.
Вера пять раз глотала слёзы, каждые три минуты бегала к телефону, а бабушка всё протирала одну и ту же доску, словно молилась.
Прошёл час. И ещё. К одиннадцати вернулся дед.
Нет, усталый был у него голос. Никто не видел.
Наверное, уехал на этот свой фестиваль, тихо.
Без денег? Без всего?
На карте у него есть, и на телефоне, вставила Вера.
Они обменялись взглядами: у взрослых деньги в кошельке, у детей в облаке, в сети.
Может, позвонить его отцу?
Позвони.
Чёрствый разговор, чуть не на крик, потом молчание.
Ба, да он не пропал же! Просто обиделся.
Обиделся и ушёл. Как будто мы монстры…
День тянулся как вата. Вера помогала крутить варенье, дед в сарае ковырялся, всё грязное, на телефоне тишина.
А вечером, когда солнце цеплялось за вершину яблони, вдруг насторожился воздух: тихий скрип ворот, тень в проходе. Вошёл Данька: на нём была та же футболка, рюкзак на плече, лицо уставшее, но целое.
Привет, тихо.
На миг Надежда Петровна едва не кинулась к нему, но только спросила:
Где был?
В городе, на фестивале.
Один?
С ребятами… почти один. Они из соседнего посёлка. Договорился.
Вышел дед, руки вытирал.
Понимаешь же, что мы тут с ума, голос дрогнул.
Писал. Связь пропала, телефон сел. Зарядку не взял.
Вера рядом: «я тебе писала всё время одна галочка!»
Он посмотрел на всех: Я не хотел, чтобы вы волновались. Просто решил, что если попрошу не отпустите, а я уже пообещал
Решил лучше не спрашивать, прервал дед.
На веранде снова тишина, и в ней был и страх, и усталость.
Заходи. Поешь хоть.
Он ел жадно, хлеб с супом как изгнанник в собственном доме.
Там дорого, бормотал. Эти фудкорты ваши…
Слово «ваши» скользнуло, как мышь под печкой, но бабушка не стала цепляться.
Когда поел, вышли снова на улицу, вечер был, буд-то тёплая простыня.
Ты хочешь свободы, начал дед, мы поняли. Но отвечаем за тебя, а как иначе? Если собрался ехать заранее скажи. Не вечером, за день. Обсудим, как и что.
А если не разрешите?
Тогда злишься, но остаёшься. Мы тоже злимся, но на рынок берем.
Данька сглотнул воздух. Я не хотел, чтобы вы из-за меня мучились. Просто хотел по-своему.
Самому решать хорошо, ответила Надежда Петровна. Но и за чужое сердце отвечать надо.
Он вздохнул.
Ладно, понял.
Если телефон садится ищешь, где зарядить, и сразу пишешь. Даже если ругаться будем!
Хорошо.
Молчали, слушая, как за забором бродит чужая собака, а Муся протяжно мяукает в огороде.
А фестиваль какой?
Музыка так себе, еда вкусная.
Фото покажешь?
Сел телефон.
Ну так, развела Вера руками, ни доказательств, ни памяти.
Он даже улыбнулся немного.
После этого дом как будто приснился заново: правила остались но сгладились, стали глиняными, из которых растут травы. Утвердили их: подъём не позже десяти, не менее двух часов помощи, предупреждать об уходе, телефоны за столом нельзя. Листочек на холодильник. Данька хмыкнул: «как в лагере». Только лагерь семейный.
Вера свои правила предложила:
А вы мне не звоните каждые пять минут с речки. Не заходите без стука.
Мы и так не заходим…
Пусть будет написано!
Дед поворчал, но подписал.
С тех пор появились общие дела, похожие на семейные ритуалы. Раз вытащила Вера из-под веранды старую настольную игру.
Давайте вечером!
Я в детстве играл, оживился Данька.
Дед бурчал, но сел за стол. Оказалось, он знает правила лучше всех, они смеялись и спорили, телефоны даже не пиликали.
Стала традицией и готовка: в субботу дети на кухне. Хоть макароны по-флотски, хоть окрошка на кефире. Лера искала в телефоне рецепт, Даня спорил, как резать, сковорода шипит, а в воздухе гроза весёлых шуток.
Ну, потом небось в туалет очередь ворчал дед, но съедал всё дочиста.
С огородом и вовсе вышло: каждому своя полоска. Вере клубника, Дане морковь. Хотят поливают, нет сами виноваты. Вера каждый вечер бегала смотреть на ягоды, снимала и подписывала: мой сад. Данька полил пару раз и забыл. В конце лета у Веры полная корзина, у Дани пара хвостиков.
Выводы?
Морковь не моё.
Смех был как капля мёда на ладони.
К августу дом жил своим ритмом, как дыхание большого леса: утром завтрак, днём каждый по делам, вечером общий стол. Даня всё ещё по ночам залипал, но в двенадцать сам выключал свет. Вера могла уйти к новой подружке на речку, всегда писала, где и когда.
Иногда спорили: про музыку, про соль, про мойку посуды утром или сразу но споры эти уже стали частью одной песни, одного дома.
В последний вечер Надежда Петровна испекла яблочный пирог. В доме пахло солнцем и осенью. С рюкзаков свисали ленточки. Вера сказала:
Давайте сфоткаемся!
Опять в эти ваши… начал дед, но махнул рукой.
Только для себя, уточнила она.
Выйшли в сад. Солнце падало на верхушки, Вера притулила телефон на перевёрнутое ведро, включила таймер, побежала к своим.
Бабушка в середину! Дед справа, Данька слева!
Стали неловко, плечом к плечу. Данька едва коснулся локтем Надежды Петровны, дед тоже пододвинулся ближе, Вера обняла всех.
Улыбаемся.
Щёлк и все на экране чуть смешные, но такие родные, что слов не нужно.
Можно мне распечатать? спросила Надежда Петровна.
Конечно. Я пришлю.
Только как я распечатаю, если оно в телефоне?
Приедете к нам научу. Осенью привезу, пообещал Даня.
Стало на душе просторно: всё не просто но тропинка есть, можно туда-сюда.
Поздно вечером, когда дети уже легли, она вышла на веранду. Небо в звёздах, как в киселе из шалфея. Дед вышел следом, сел рядом.
Завтра уезжают.
Уезжают, ответила.
Всё окончено, выдохнул он, и, кажется, чему-то научились.
Это уж кто кого…
На окнах темно. Телефон Данюшки, наверное, на зарядке, молчит, готовясь ловить новый рассвет.
Бабушка щеколду заперла, глянула на листок правил у холодильника чуть уголки загнулись. Провела по подписям пальцем: может, следующее лето новые правила, новые слова появятся. Главное чтобы осталась тропинка.
Всё лето улеглось в доме, как солнечный сон, и внутри осталось место для чего-то нового, что приснится в следующий раз.
