Алёна проснулась за минуту до сигнала будильника. Комната ещё таяла в полутени, а за занавесками скользил мрачный февральский свет. Спина ноет от сна, пальцы слегка опухли, как обычно по утрам. Она посидела на краю кровати, подождала, пока голова успокоится, и лишь тогда встала.
Кухня дышала тишиной. Иван уже вышел на утреннюю пробежку привычка, завёрнутая в страх перед холестерином после сдачи анализов несколько лет назад. Алёна включила чайник, вытащила из шкафа две чашки, одну оставила в стороне. Муж поутрам пил лишь воду.
Пока вода кипела, она проверила телефон. В семейном чате ничего нового, лишь фотографии внука, присланные сыном вечером. Малыш в детском саду держал в руках картонную ракету. Алёна невольно улыбнулась, внутри поднялось тёплое чувство: ради этого она терпит пробки, отчёты, бесконечные планёрки.
Работа была её опорой почти три десятка лет. Отдел кадров в районной поликлинике: сначала младший инспектор, потом ведущий специалист. Лица врачей и медсестёр менялись, приходили и уходили руководители, а она оставалась. Она знала, у кого какие дети, кто в браке, кому подсказать отпуск по уходу, а кого подзвать за справкой.
В последние годы всё усложнилось. Бумажные делишки сменились электронными системами, отчёты множились, сверху требовали цифры и таблицы. Алёна ворчала, но осваивала новые программы, записывала пароли в блокнот, хранила аккуратные папки на рабочем столе. Ей нравилось ощущать, что без неё всё это тихое безумие развалится.
Она налила себе чай, добавила ломтик лимона и села у окна. Во дворе дворник воровал снег к обочине, редкие машины пробирались сквозь сугробы. Алёна представила себя через десятьпятнадцать лет, глядящей на тот же двор с балкона, закутанной в тёплый халат. Возможно, рядом будет сидеть внук постарше, ковыляющий ногами и спрашивающий, почему снег такой серый.
Эта картина жила в её голове давно. Летом к ней прибавилась дача с облупившимся домиком, грядки, где она ворчала, посадила укроп, а вечером сидела у мангала, споря с Иваном, сколько соли класть в шашлык. Старость казалась понятным, хоть и не радостным, своим делом.
Вдруг щёлкнула входная дверь, и по коридору прошуршали кроссовки. Иван вошёл на кухню, вдохнул воздух.
Опять чай без сахара? спросил, вытерая шёпотный запах со шеи полотенцем.
Врач сказал, поменьше сладкого, напомнила Алёна.
Он усмехнулся, налил себе воду из фильтра. Виски уже слегка поседели, лицо стало суше, чем раньше. Когдато ей нравились его острые скулы и уверенный взгляд; теперь в них чаще отливала усталость и скрытое раздражение.
Сегодня задержусь, сказал он, глядя в окно. Вечером не ждёшь ужин.
Опять совещание? спросила она. Или твои занятия английским?
Он поморщился.
Не курсы, а занятия с репетитором.
Ну да, кивнула Алёна. С репетитором.
Короткий взгляд, но молчание. В её животе сжалось. Последнее время они часто бросали половинчатые предложения, недосказанности, слова, которые висели в воздухе плотнее любой речи.
Она оделась, проверила, закрыто ли окно в спальне, и в коридоре привычным жестом взяла связку ключей. Холодный металл приятен ладони. Эти ключи сопровождали её столько лет, что она почти не задумывалась, как часто переводит их из сумки в карман и обратно: дом, машина, дача, почтовый ящик её маленький набор уверенности.
В маршрутке было тесно. Люди молча глядели в телефоны, кто зевал, кто ругался тихо изза остановок. Алёна прижала сумку к себе и думала о предстоящем дне. В обед ей нужно будет позвонить маме, спросить, как давление. Маменька уже семьдесят три, живёт в соседнем районе и упорно отказывается переезжать к ним или ближе к сыну.
Я всё знаю, говорила она сама. В аптеке, в магазине, в поликлинике. Куда мне идти?
Алёна каждый раз кивала и в глубине души понимала: привычные стены, знакомые лица, маршрут до остановки, пройденный с закрытыми глазами. От этого зависело чувство, что ты всё ещё на своём месте.
В поликлинике пахло хлоркой и медикаментами. На входе охранник кивнул ей. В коридорах уже толпились пациенты, кто спорил с регистратурой, кто смотрел на часы. Алёна прошла в свой кабинет, сняла пальто, включила компьютер и пошла за кипятком.
Отдел кадров был тесен: три стола, шкаф с личными делами, старый жужжащий принтер, гложащий бумагу. Коллега молодая женщина лет тридцати рассортировывала бумаги.
Доброе утро, бросила та. Слышала новости?
Какую? поставила Алёна кружку на стол и села.
Главврач собирает всех руководителей в десять. Говорят, будет про оптимизацию.
Слово повисло, как сквозняк. Внутри всё сжалось. Оптимизация в последние годы означала лишь одно: сокращения.
Может, опять новый отчёт, попыталась отмахнуться.
Может, неуверенно ответила девушка.
Работа крутилась: врачи приносили заявления, спрашивали отпуск. Алёна механически объясняла, ставила подписи, вводила данные. Мысли всё возвращались к слову, прозвучавшему утром.
В десять её позвали в актовый зал вместе с начальником отдела кадров. Там уже сидели заведующие отделениями, старшие медсёстры. Главврач, мужчина лет шестидесяти, вышел к трибуне, поправил галстук.
Он говорил о реформе, новых стандартах, необходимости «повышения эффективности». Алёна слушала, будто сквозь вату. Затем объявили, что штатное расписание будет пересмотрено, часть функций объединят, гдето есть «избыточные единицы».
Конкретные решения примут в ближайший месяц, сказал он. Руководители получат списки должностей, подлежащих сокращению.
Слово «должностей» прозвучало тяжело. Алёна поймала на себе взгляд начальника отдела кадров; тот быстро отводил глаза.
После собрания она вернулась в кабинет, где коллега уже знала всё новости разлетались мгновенно.
Думаешь, нас затронут? спросила девушка, теребя ручку.
Не знаю, ответила Алёна. У нас и так не хватает людей.
Но если объединят с бухгалтерией девушка не досказала.
Алёна вспомнила, как в соседней поликлинике год назад сократили одного кадровика, оставив троих работать вдвоём. «Справятся», тогда сказали.
Она попыталась вернуться к делам, но цифры расплывались. Перед обедом зашла к начальнику отдела кадров.
Можно минутку? спросила она, приоткрыв дверь.
Он кивнул, не отрывая глаз от монитора.
Ты слышал? начала Алёна.
Слышал, коротко ответил он.
Наш отдел запнулась она.
Он наконец посмотрел на неё. Взгляд был усталым.
Алёна, пока ничего конкретного не знаю. Ждём распоряжения сверху. Как только будет информация, я скажу.
Она кивнула и вышла. В коридоре стало жарко, хотя она была в лёгком свитере. В голове всплыл возраст пятьдесят. Не сорок, когда ещё можно было искать новое. Не тридцать, когда можно было рисковать. Пятьдесят.
Дома её ждала пробка в маршрутке, окно в котором не виделась улица. Мысли крутятся: если её сократят, где найдёт работу женщина её возраста с опытом? В частную клинику? В колледж? Начнёт ли она всё заново, учить новые программы, вливаться в чужие коллективы?
Иван пришёл около девяти в костюме, который он надевал на важные встречи. Сняв пиджак, он повесил его аккуратно и прошёл на кухню.
Ты ужинала? спросил он.
Ждала тебя, ответила Алёна. Разогреть суп?
Не надо, я поел, сказал он и налил себе чай. У нас сегодня было собрание.
У нас тоже, сказала она. О сокращении.
Он поднял брови.
Тебя?
Пока не знаю. Сказали, штат пересматривают.
Он помолчал, потом сел напротив.
Мне тоже новости, сказал он. Предложили контракт за границей.
Алёна не сразу поняла.
Где за границей?
В Германии. Филиал фирмы запускает новый проект, нужен человек с опытом, на дватри года.
Она смотрела на него, словно лицо расплывалось.
Ты согласился? спросила она.
Я сказал, что подумаю, ответил он. Но, честно, это серьёзный шанс. И по деньгам, и по опыту.
Слова о зарплате ударили сильнее всего. Деньги всегда были весомым аргументом: квартира, ремонт, помощь сыну с ипотекой, лекарства для мамы. Всё это висело над сухой фразой.
На дватри года, повторила Алёна. И что я буду делать эти годы?
Он отвернул взгляд.
Можно обсудить варианты. Ты можешь поехать со мной. Там тоже нужны специалисты по персоналу. Я узнаю.
Она представила себе чужой город, непонятную речь, попытки объясниться на языке, который помнила лишь из школьных уроков. Представила маму одну, сына с семьёй, внука. Себя в супермаркете под Гамбургом, ищущую сметану на полках с чужими надписями.
Или можешь остаться, продолжил он. Работать здесь, быть с внуком. Дватри года пролетят.
Он говорил уверенно, но в голосе звучала неуверенность. Алёна заметила, как он сжал пальцы на кружке.
А если они не пролетят? тихо спросила она. Если ты там останешься?
Он вздохнул.
Я же не эмигрирую. Это рабочий контракт.
Рабочий контракт тоже можно продлить, сказала она. Там новые возможности, новые связи. А здесь
Она не досказала. «А здесь» означало всё привычное и тяжёлое: очереди в поликлинике, бесконечные дорожные ремонты, цены в магазинах, новости по телевизору, от которых уже не ждут чегонибудь хорошего.
Тишина в комнате заполнилась скрипом стула из соседней квартиры.
Давай не сегодня, сказал он наконец. Я тоже устал. Обсудим на выходных.
Алёна кивнула. Внутри поднялась волна, но она не знала, страх это, злость или усталость.
Ночью она не могла спать. Слушала, как Иван дышит рядом, как за окном проезжают редкие машины. Мысли скачут: сокращение, контракт, мама, внук, собственное тело, которое всё чаще напоминает о себе то колено, то спина, то давление.
Утром она позвонила сыну Дмитрию. Он ответил в спешке.
Мам, я на планёрке, прошептал он. Всё нормально?
Да, ответила она. Позвоню позже.
Она не хотела обсуждать всё по телефону, не знала, как сказать: «Твой отец может уехать», «Меня могут уволить». Как это прозвучит для сына, который только начинает выбираться из долгов?
В поликлинике день был суматошным. В обед начальник отдела кадров позвал её к себе.
Алёна, начал он, когда она вошла. Ситуация такова: нам утвердили новое штатное расписание. Одна позиция в отделе кадров подлежит сокращению.
У неё в груди стало пусто.
Чья? спросила она, хотя уже знала.
Формально ведущего специалиста, сказал он, глядя в бумаги. То есть твоя.
Формально? переспросила она.
Я могу предложить тебе должность инспектора, сказал он. Понижение, но без увольнения. Зарплата будет меньше.
Она села, ноги стали ватными.
Насколько меньше?
Он назвал сумму, и Алёна мысленно вычла пару тысяч рублей. Это означало, что придётся экономить ещё сильнее: меньше помогать сыну, меньше тратить на лекарства маме.
Второй вариант, продолжил он. Сокращение по правилам. Выплаты, компенсация три месяца. Можно встать на учёт в центр занятости.
Она кивнула. Слова о центре занятости звучали чуждо, как из другой жизни.
Подумай до конца недели, сказал он. Напишешь заявление, как решишь.
Алёна вышла из кабинета и долго стояла в коридоре, глядя в окно на заснеженный двор поликлиники. Люди приходили и уходили, машины скорой помощи подъезжали и уезжали. Жизнь шла своим чередом, будто её новости ничего не меняли.
Вечером она зашла к маме. Та сидела за столом, читала газету в очках, глядела поверх строк.
Ты бледная, сказала мама. Давление проверяла?
Всё в порядке, ответила Алёна. Просто день тяжёлый.
Она рассказала о сокращении, умолчав про контракт за границей. Мама слушала, морщила лоб.
Понижение ещё не катастрофа, сказала она. Зарплата хуже, но работа есть. В твоём возрасте искать работу тяжело.
А если я всё же попробую? спросила Алёна. Может, найдётся чтото лучше?
Мама вздохнула.
Ты сама решай. Я в свои годы уже никуда не рыпалась. Но времена меняются.
Слово «времена» прозвучало странно. Алёна задумалась, что времена всегда меняются для тех, кто стареет.
На обратном пути она смотрела на дома вдоль дороги, мысленно примеряя к ним свою жизнь. Новый жилой комплекс, свет в окнах, детская площадка. Пятьэтажки с облупившейся краской, но большие деревья во дворе, как в детстве. Где бы она могла жить, если всё изменится?
В выходные они с Иваном наконец сели за стол и разговорились понастоящему.
Мне нужно решить, сказал он. Компания ждёт ответ в месяц.
Мне тоже нужно решить до конца недели, ответила она. Понижение или увольнение.
Они посмотрели друг в друга. В этих взглядах было слишком много.
И в тишине ночного дома она наконец услышала собственный голос, шепчущий, что всё, что ей осталось выбрать, лишь путь, который она сама нарисует в пыльных картинах своих снов.
