Прасковья проснулась за минуту до сигнала будильника. В комнате ещё полумрак, а за занавесками просачивался февральский серый свет. Спина ноет от сна, пальцы слегка отёкли, как обычно по утрам. Она посела на краю кровати, подождала, пока кружится голова, и лишь потом встала.
На кухне тишина. Игорь уже вышел на утреннюю пробежку привычка, закрепившаяся после того, как ему сказали о повышенном холестерине. Прасковья включила чайник, достала из шкафа две чашки, одну убрала, ведь муж поутрам пьёт лишь воду.
Пока кипит вода, она проверила телефон. В семейном чате новых сообщений нет, лишь фотографии внука, присланные вечером сына. Малыш в детском саду держит в руках картонную ракету. Прасковья безудержно улыбнулась, внутри вспыхнуло привычное тёплое чувство: ради этих людей она терпит пробки, отчёты, бесконечные планёрки.
Работа поддерживает её уже двадцать восемь лет. Отдел кадров в районной поликлинике: сначала младший специалист, затем ведущий сотрудник. Врачи и медсёстры приходят и уходят, главврачи сменяются, а она остаётся. Ей известны детишки сотрудников, браки коллег, кто нуждается в отпуске по уходу, а кому стоит подтолкнуть, чтобы справка не забыли принести.
Последние годы стали сложнее. Бумажные делишки превратились в электронные системы, отчёты умножились, сверху требовали цифры и таблицы. Прасковья ворчала, но осваивала новые программы, записывала пароли в блокнот, хранила аккуратные папки на рабочем столе. Ей нравилось ощущать свою нужность: без неё весь этот тихий хаос бы развалился.
Она налела себе чай, добавила дольку лимона и села к окну. На дворе дворник собирает снег к обочине, редкие машины выезжают из двора. Прасковья представила себя через десятьпятнадцать лет, глядящей на тот же двор, но уже с балкона, закутанной в тёплый халат. Возможно, рядом будет сидеть постаревший внук, вертя ногой и спрашивая, почему снег такой серый.
Эта картина давно живёт в её голове. Летом к ней прибавляется дача с облупившимся домом, грядки, где она, ворчая, выращивает укроп, а вечером у мангала спорит с Игорем, сколько соли добавить в шашлык. Старость кажется понятной, хоть и не радужной своей.
В дверь щёлкнула, и по коридору прошуршали кроссовки. Игорь вошёл, глубоко вдохнул воздух.
Опять чай без сахара? спросил, вытирая шёпотом шею полотенцем.
Врач сказал, поменьше сладкого, напомнила Прасковья.
Он усмехнулся и налил себе воду из фильтра. У него подросли седые виски, лицо стало ещё уже, но когдато его скулы и уверенный взгляд привлекали её. Сейчас же он выглядел усталым, с лёгкой раздражённостью, которую скрывал.
Сегодня задержусь, сказал, глядя в окно. Вечером не жди ужин.
Опять совещание? спросила она. Или занятия английским?
Не курсы, а занятия с преподавателем, ответил он, поморщившись.
Ну да, кивнула Прасковья. С преподавателем.
Он бросил на неё короткий взгляд и промолчал. В её животе сжалось. Последнее время их разговоры наполнялись полупредложениями, недосказанностями, словами, висевшими в воздухе плотнее, чем любые диалоги.
Она оделась, проверила, закрыто ли окно в спальне, и, привычным жестом, взяла связку ключей. Холодный металл приятно ложился в ладонь. Эти ключи были с ней столько лет, что она почти не замечала, как часто переложивает их из сумки в карман и обратно от дома, машины, дачи, почтового ящика. Маленький набор уверенности.
В маршрутке тесно. Люди молча уставились в телефоны, ктото зевал, ктото тихо ругался изза остановок. Прасковья прижала сумку к себе и начала планировать предстоящий день. В обед ей нужно позвонить маме, узнать, как давление. Галина, ей семьдесят три, живёт в соседнем районе и упорно отказывается переезжать ближе к сыну.
Я всё знаю, говорила она себе. В аптеке, в магазине, в поликлинике. Куда я поеду?
Прасковья кивала, понимая, что привычные стены, знакомые лица, маршрут до остановки, который можно пройти с закрытыми глазами, дают ощущение, что она всё ещё на своём месте.
В поликлинике пахло хлоркой и лекарствами. На входе охранник кивнул ей. В коридорах уже толпились пациенты, кто спорил с регистратурой, кто смотрел на часы. Прасковья прошла в свой кабинет, сняла пальто, включила компьютер и пошла за кипятком.
Отдел кадров был тесен: три стола, шкаф с личными делами, старый принтер, жужжащий и глотающий бумагу. Коллега, молодая женщина лет тридцати, раскладывала бумаги по папкам.
Доброе утро, бросила она. Слышала новость?
Какую? поставила кружку на стол и села.
Главврач собирает всех руководителей в десять, говорят, будет про оптимизацию, прошептала коллега.
Слово повисло, как холодный сквозняк. У Прасковьи внутри сжалось: оптимизация в последние годы означала одно сокращения.
Может, опять новый отчёт, отмахнулась она.
Может, неуверенно согласилась девушка.
Работа закрутилась. Врачи приходили с заявлениями, спрашивали отпуска. Прасковья механически отвечала, ставила подписи, вводила данные. Мысли постоянно возвращались к утреннему слову.
В десять её вызвали в актовый зал вместе с начальником отдела кадров. Там уже сидели заведующие отделениями и старшие медсёстры. Главврач, мужчина лет шестидесяти, вышел к трибуне, поправил галстук.
Он говорил о реформе, новых стандартах, необходимости «повышения эффективности», звуча для неё как пустой ветер. Затем объявил, что штатное расписание будет пересмотрено, некоторые функции объединятся, гдето будут «избыточные единицы».
Конкретные решения примут в ближайший месяц, сказал он. Руководители получат списки должностей, подлежащих сокращению.
Слово «должностей» прозвучало тяжёлым. Прасковья почувствовала взгляд начальника отдела кадров, который быстро отвести глаза.
После собрания она вернулась в кабинет, где коллега уже знала всё новости летят мгновенно.
Ты думаешь, нас заденут? спросила она, нервно теребя ручку.
Не знаю, ответила Прасковья. У нас и так не хватает людей.
Если объединят с бухгалтерией девушка не досказала.
Прасковья вспомнила прошлый год, когда в соседней поликлинике сократили одного кадровика, оставив троих работать вдвоём. «Справятся», говорили тогда.
Она попыталась сосредоточиться, но цифры размывались. Перед обедом зашла к начальнику отдела кадров.
Можно минутку? спросила, приоткрыв дверь.
Он кивнул, не отрываясь от монитора.
Ты слышал? начала она.
Слышал, коротко ответил он.
Наш отдел запнулась.
Он наконец посмотрел на неё, усталым взглядом.
Пока ничего конкретного не знаю, ждём указаний сверху. Как только будет информация, сообщу.
Она кивнула и вышла. В коридоре стало жарко, хотя на ней был лишь лёгкий свитер. В голове всплыла цифра ей пятьдесят. Не сорок, когда ещё можно попробовать чтото новое, не тридцать, когда можно рискнуть. Пятьдесят.
Домой она пришла позже обычного: маршрутка застряла в пробке, а она всё время смотрела в окно, не видя улиц. Мысли крутятся: если сократят, где найдёт работу женщина её возраста, пусть и с опытом? В частную клинику? В колледж? И захочет ли она начинать всё заново, учить новые программы, вливаться в чужие коллективы?
Игорь вернулся около девяти в костюме, который надевал на важные встречи. Сняв пиджак, он повесил его аккуратно, потом прошёл на кухню.
Ты ужинала? спросил.
Ждала тебя, ответила Прасковья. Разогреть суп?
Не надо, я уже поел, сказал он и налил себе чай. У нас сегодня было собрание.
У нас тоже, ответила она. О сокращении.
Он поднял брови.
Тебя?
Пока не знают, сказали, штат пересматривают.
Он помолчал, затем сел напротив.
У меня тоже новости, сказал он. Предложили контракт за границей.
Где именно? спросила она.
В Германии. Филиал запускает новый проект, нужен специалист с опытом, на дватри года.
Прасковья посмотрела, не чувствуя лица.
Ты согласен? спросила.
Я сказал, что подумаю, ответил он. Но, честно, это серьёзный шанс, и финансово, и профессионально.
Слова о деньгах ударили сильнее всего. Квартира, ремонт, помощь сыну с ипотекой, лекарства маме всё зависело от этой суммы.
На дватри года, повторила она. Что я буду делать в эти годы?
Он отвернулся.
Можно обсудить варианты. Ты можешь поехать со мной, там тоже нужны кадровики. Я узнаю.
Она представила чужой город, непонятную речь, попытки объясняться на школьном английском. Представила мать одну, сына с семьёй, внука. Себя в магазине под Гамбургом, ищущую сметану, где всё написано чужими буквами.
Или можешь остаться, продолжил он. Работать здесь, быть с внуком. Дватри года пролетят.
Он говорил уверенно, но в голосе слышалась неуверенность. Прасковья заметила, как сжали пальцы на кружке.
А если не пролетят? тихо спросила. Если ты там останешься?
Он вздохнул.
Я же не планирую эмигрировать, это рабочий контракт.
Рабочий контракт тоже можно продлить, сказала она. Там новые возможности, новые связи. А здесь
Она не досказала. «А здесь» означало привычный груз: очереди в поликлинике, бесконечные дорожные ремонты, цены в магазинах, новости, от которых давно отказалась ждать чегото хорошего.
Тишина растянулась. В соседней квартире ктото двигал стул.
Давай не сегодня, сказал он наконец. Я тоже устал. Обсудим в выходные.
Прасковья кивнула, чувствуя, как внутри поднимается волна, но не зная, страх это, злость или усталость.
Ночью она не могла уснуть. Слышала, как Игорь дышит рядом, как за окнами редкие машины проезжают. Мысли прыгали: сокращение, контракт, мама, внук, собственное тело, которое всё чаще напоминало о себе колено, спина, давление.
Утром она позвонила сыну.
Мам, я на планёрке, прошептал он. Всё нормально?
Да, ответила она. Позвоню позже.
Она не хотела обсуждать всё по телефону. Не знала, как сказать: «Твой отец уезжает»? «Меня могут уволить»? Как это звучит для сына, который только начинает выбираться из долгов?
В поликлинике день был суматошным. В обед начальник отдела кадров позвал её к себе.
Прасковья, начал он, когда она вошла. Получили новое штатное расписание. Одна позиция в кадровом отделе подлежит сокращению.
У неё в груди стало пусто.
Чья? спросила она, хотя уже знала.
Формально ведущего специалиста, сказал он, глядя в бумаги. То есть твою.
Формально? переспросила она.
Я могу предложить должность инспектора, сказал он. Понижение, но без увольнения. Зарплата будет меньше.
Она села, ноги стали ватными.
Насколько меньше?
Он назвал сумму в рублях. Прасковья мысленно подсчитала: минус несколько тысяч, ещё минус. Это означало, что придётся экономить сильнее: меньше помогать сыну, выбирать лекарства маме, откладывать покупки.
И второй вариант, продолжил он. Сокращение по всем правилам, выплата компенсации за три месяца, возможность зарегистрироваться в центре занятости.
Она кивнула. Слова о центре занятости звучали чуждо, как из далёкой жизни.
Подумай до конца недели, сказал он. Напиши заявление, как решишь.
Она вышла из кабинета и долго стояла у окна, глядя на заснеженный двор поликлиники. Люди приходили и уходили, машины скорой помощи подъезжали и уезжали. Жизнь шла своим чередом, будто её новости никого не касались.
Вечером она зашли к маме. Та сидела за столом, читала газету в очках.
Ты бледная, заметила Галина. Давление измеряла?
Всё в порядке, ответила Прасковья. Просто тяжёлый день.
Она рассказала о сокращении, умолчав про предложение Игоря. Мама кивнула, морщила лоб.
Понижение ещё не катастрофа, сказала она. Зарплата хуже, но работа есть. В твоём возрасте искать новое трудно.
А если я всё же попробую? спросила Прасковья. Может найтись чтото лучше?
Мама вздохнула.
Ты сама решай. Я в твои годы никуда не уезжала. Но времена меняются.
Слово «времена» прозвучало странно. Прасковья поняла, что время всегда меняется для тех, кто стареет.
На обратном пути она посмотрела на дома вдоль дороги, мысленно примеряя к ним свою жизнь. Новый жилой комплекс, свет в окнах, детская площадка. Старые пятиэтажки, облупившаяся краска, но большие деревья во дворе, как в детстве. Где бы она могла жить, если всё изменится?
В выходные они с Игорем наконец сели за стол и поговорили откровенно.
Мне нужно решение, сказал он. Компания ждёт ответ вЯ решила, что буду жить так, как умею любить, а не так, как меня заставляют выбирать, и это стало моим личным спасением.
