Меня зовут Светлана, мне семнадцать, и я из Нижнего Новгорода. Годами я хранила молчание, перемалывая боль в себе, но сегодня решилась выговориться. Может, кто-то увидит в этом зеркало своей судьбы. Может, чьё-то сердце дрогнет. Или хоть одна мать остановится, прежде чем повторить поступок моей родной кровиночки.
Родители разошлись, когда мне стукнуло десять. Не могу сказать, что до этого царила идиллия — вечные перепалки, упрёки, ледяная стена между ними чувствовалась даже ребёнком. После развода стало не легче. Мать с отцом словно мерялись, кому я обуза страшнее — не из любви, а из упрямого чувства обязанности. Меня швыряло из хрущёвки в коммуналку, будто старую куклу. У отца — тесно, зато тихо. У матери — просторнее, но с каждым месяцем воздух густел от невысказанного.
Всё покатилось под откос, когда у мамы объявился новый кавалер. Владимир. На вид тридцатилетний, моложе её на добрых восемь лет, он сразу возомнил себя хозяином гнезда, а меня — досадной помехой. Сперва крокодильи улыбки, дежурные вопросы про школу. Но маскарад длился недолго. Ему претило моё присутствие. Раздражали траты на моё содержание. Открыто заявлял, что отец мой — неудачник, а мне пора «научиться крутиться без соплей».
Он виртуозно дёргал мамины ниточки: вытягивал деньги, шептал, что дочь-подросток — ярмо, а ей бы «пожить для себя». И мама… велась. Перестала замечать, как я режу глаза в подушку. Как крадусь на кухню за чаем, лишь бы не попадаться. Как часами сижу в ванной, глуша рыдания под шум воды.
Последней соломинкой стала та ночь. Их перепалка гремела так, что дребезжали люстры. Выскочила из комнаты — встать между ними, защитить мать. Боялась, что он замахнётся. Но всё вышло наоборот. Он взглянул на меня волчьим оскалом. Крикнула: «Прекрати!» — и тут же огненная вспышка. Взрослая мужская лапища врезала по щеке, отшвырнув к стенке. Голова звенела, в глазах плясали искры. Помню только мамин вопль и… гробовую тишину.
Ждала, что сейчас она вышвырнет его. Обнимет, позовёт скорую, зарыдает в мои волосы. Ловила её взгляд — искала спасения. Но услышала шёпот: «Сама нарвалась». Через час велела собирать чемодан — ехать к отцу.
Сложила вещи молча. Сердце выскребли до дна. Не плакала. Не орала. Просто ушла, поняв: дома больше нет.
Теперь живу у отца. Он корпит над работой, но между нами — пропасть, которую не заполнить. Не жду звонков. Не верю в извинения. Хотя внутри всё та же малышка, ждущая, что мама распахнёт дверь: «Прости, солнышко». Не распахнёт. Она выбрала мужика. Того, кто избил её дитя.
Не желаю ей горя. Но знаю: придёт день. Он сбежит к молоденькой, посговорчивей. Оставит её в пустой квартире. Может, тогда вспомнит обо мне. Но я уже не та, что готова прощать. Ибо предательство родительницы — ножевой шрам на душе.
Всем взрослым говорю: не плодите детей, если не готовы ставить их выше своих амурных драм. Мы не виноваты в ваших выборах. Не просили рождаться. Но раз уж привели в этот мир — не ломайте нас.
Мама, если вдруг наткнёшься на эти строки… Знай: я выкарабкалась. Стою на ногах. Но больше не приползу к твоему порогу, как раненый зверёныш. Ты теперь просто женщина, когда-то носившая меня под сердцем.
