**Дневник Ольги Смирновой**
Так, стоп! Он мои деньги проедал, а теперь я ему ещё и должна? С чего вдруг?
— Он же твой отец! — выпалила мама.
Я подняла брови так высоко, что лоб собрался в гармошку. Мать стояла передо мной, скрестив руки, глаза в упор. На кухне было душно, как в парилке. И в наших отношениях — тоже.
— Отец оставил мне половину квартиры. А этот человек мне никто, — сказала я ровно.
— Ты должна понять, — вздохнула Татьяна. — Он здесь десять лет жил. Вкладывался. Помогал, как мог.
Я чуть не фыркнула.
— Помогал? Когда? Когда стоял у плиты и учил меня, как правильно жарить картошку, хотя сам даже яичницу не умел?
— Ну, может, не деньгами… — запинаясь, промямлила мать. — Но он же семья. Ты сама его папой звала.
Я уставилась на магниты на холодильнике — старые, из городов, где мы бывали с отцом. Как только появился Дмитрий, поездки прекратились.
— Один раз назвала, чтобы тебя не расстраивать, — тихо призналась я. — В четырнадцать. А он потом этим, как флагом, размахивал.
Всплыло воспоминание: я прибежала домой, вся в слезах. Друзья пошли в кино, а меня не пустили. Дмитрий заявил: «Девчонке дома сидеть, а не по подворотням шляться».
— Почему?! Все идут!
— Вот в моё время, Оль, дети родителей не перечили. За такое ремнём награждали.
Он не кричал, но его спокойный голос сжимал горло. Я не плакала. Но лежала, уткнувшись в подушку, и слышала, как он ворчит:
— Избаловала ты её. Принцесса. Деньги на неё тратишь, а толку ноль. В мои годы…
Я сжала кулаки. Это было только начало. Потом пошли упрёки: что хожу неряхой, что много ем, что болтаю попусту. Иногда он командовал, будто я служанка в его доме.
Но я поняла: он просто вымещал злость. На работе его никто не слушал, да и работал он через раз. Зато дома мог орать, стучать кулаком по столу, изображать хозяина.
— Мам, — вернулась в реальность. — Половина квартиры моя. По закону. Дмитрий в документах не указан.
— Оль, ты не понимаешь. Если продадим и разделим на двоих, он это как предательство воспримет. Он же тебя за дочь считает.
— Ага. А если я продам свою часть постороннему, и он будет с этим «почти папой» на кухне делить, это не предательство?
Мать замолчала, губы дрожали. Она боялась остаться одна.
— Он столько лет здесь жил, — прошептала. — Вложился душой. Разве ты не чувствуешь?
— Чувствую. Чувствую, что если не отстою своё сейчас — никто не отстоит. А ещё чувствую, что с такими мыслями я тоже однажды стану, как ты. Посажу на шею мужика и буду плакаться.
Я ушла. Не могла больше быть в этом чужом доме.
На улице пахло весной. У остановки громыхал автобус, дети ели мороженое. Жизнь шла своим чередом, будто в нашей квартире не случилось маленького землетрясения.
Я не звонила матери неделю. Зачем говорить с тем, кто лишь повторяет чужие слова?
Я занялась делом. Обратилась к риелтору — нужно продать свою долю, купить хотя бы комнату, чтобы не снимать и не жить рядом с матерью и Дмитрием.
Покупатель нашёлся быстро. Мужчина, недавно разведённый, искал временное жильё. Вёл себя сдержанно, даже маму не довёл до истерики — для неё это достижение.
Как только он ушёл, мне посыпались голосовые:
— Оль… Ты не просто квартиру продаёшь. Ты семью рушишь.
Я не отвечала, но в какой-то момент почувствовала себя предательницей. Может, я не права? Но где тогда жить? Вечно снимать, имея свою недвижимость?
Я набрала отца. Мы редко общались. Он жил в другом городе, завёл новую семью, но в тяжёлые моменты я звонила. Не жаловалась — просто хотела услышать разумного человека.
— Пап, помнишь квартиру, которую на меня оформил?
— Конечно. Что с ней?
— Мама хочет, чтобы Дмитрий получил долю. Говорит, он десять лет здесь жил.
Он замолчал, потом вздохнул:
— Я не просто так квартиру оформлял. Думал, дам тебе старт. Чтобы ты не зависела. А что мама там устроила — её выбор.
Для меня это было новостью. Я думала, мне всегда принадлежала только половина.
— То есть я права? — спросила осторожно.
— Ты взрослая. Делай не назло, а с умом.
После звонка стало легче. Но вспомнилось ещё кое-что.
В колледже мать и Дмитрий заявили, что содержать меня не будут. Пришлось подрабатывать. Я раздавала листовки, копила на еду. Однажды купила йогурты, сыр, колбасу. Утром остался только хвостик.
— Это ты моё взял?
— А что, твоё? — огрызнулся он. — У нас всё общее. Вот своих детей заведешь — поймёшь.
Я перестала хранить еду дома.
Потом мать начала выпрашивать деньги на «хозяйство».
— Порошок кончился. Скинемся.
Хотя я знала — мешок ещё полный. Но каждый месяц мои деньги таяли в потребностях взрослого мужчины, который не работал, но всегда знал, как мне жить.
Теперь всё иначе. Я подписала документы, поблагодарила риелтора и вышла на улицу с лёгкостью внутри.
Мать не звонила. Я — тоже. Молчание стало удобным.
Через две недели я купила новое бельё, записалась на массаж, присмотрела студию. Маленькую, но свою. Где никто не будет рыться в моих вещах.
Прошло полгода. Если бы не бабушка, я бы и не узнала, что случилось.
— Оленька, как дела? — её голос в трубке.
— Всё хорошо. А у тебя?
— Да вот, маму твою утешала.
Я замерла.
— Что-то случилось?
— Галя квартиру продала. Сказала, не может так больше. С Дмитрием скандалы…
Я села.
— Она теперь снимает?
— Да. Хотели двушку, но ипотека не светит. Дмитрий деньги быстро прокутил… и ушёл к другой. Нашёл шею потеплее.
Я молчала. Не злорадствовала. Но внутри что-то встало на место.
— Она говорит, ты семью разрушила, — добавила бабушка. — Говорит,Прошло ещё полгода, и однажды вечером, глядя на звонящий телефон с маминым номером, я наконец набралась сил и взяла трубку, чтобы начать разговор, который давно назревал.
