Хроники одной судьбы
Евдокия Петровна пыталась уйти от мужа дважды. И оба раза возвращалась. Ради сына.
В первый раз она сбежала к родителям, когда Артём запил после рождения Ванюши. Не вынесла его пьяные выходки — среди ночи, прижимая мальчика к груди, выскользнула из дома. Артём нагнал её во дворе:
— Ты куда?!
— Подальше от тебя!
Мать, деревенская акушерка, только покачала головой:
— Дуня, а чего ты ждала, замуж выходя за шофёра? У них такие нравы — другого не бывает.
Спорить было не о чем. Сама выбрала свою судьбу. Познакомились они, как ни странно, в читальном зале. Евдокия подрабатывала там, а Артём зашёл сдать книгу.
— Что-нибудь несложное? — спросила она, глядя на его грубые пальцы.
— Про любовь бы, — усмехнулся он, будто заглянув ей в душу.
Она дала ему “Доктора Живаго”. Через неделю он снова появился — но не за книгой.
— Не осилил… Может, в кино махнём?
И она согласилась.
Была весна, в голове — туман, в сердце — глупость. Влюбилась. А тогда, если хочешь быть вместе — в ЗАГС иди. Так и сделали.
Свадьба — тихая, почти без людей. Через месяц он впервые ударил её — за то, что слишком долго смеялась с коллегой. Потом, конечно, принёс сирень и буркнул:
— Ты ж знаешь, я горячий.
— Это извинение?
— Нет. Напоминание.
Она молча поставила цветы в банку. Синяк на скуле замазала тональником. Стерпела.
Но когда сын родился и Артём стал пить чаще — ушла. Не выдержала. Он потом полгода умолял вернуться, клялся, что завяжет. И правда — держался год. Но любой стресс глушил водкой, иначе не умел.
Однажды, после особенно жаркой ссоры, когда Артём разбил тарелку — не о неё, а рядом, — она села на кухне и стала писать сестре:
«Галя, всё. Ухожу. Иначе сгину».
Заглянула в детскую. Ваня спал, прижав к себе деревянную машинку — папин подарок. Он боготворил отца. И тот отвечал ему тем же.
Евдокия разорвала письмо. Подумала: если уйду — он пропадёт. А сын будет видеть, как отец катится ко дну. Пусть лучше ненавидит меня, чем стыдится его.
Артём, видимо, почуял это. Стал пить реже. Родился второй сын — Сергей. Пара лет прошла тихо, почти мирно. Но запои вернулись. После очередного он ввалился домой в бреду, и она сказала:
— Я тебя больше не люблю. Не смогу. Никогда.
— Ты совсем?
— Вполне. Но жить будем вместе. Ради детей.
Каждый вечер она проверяла, спят ли сыновья, клала на тумбочку толстый том Достоевского — на всякий случай — и шептала: “Ещё день. Не для меня. Для них.”
Менялось всё медленно. Но шли годы, дети росли. Артём притих, остепенился, почти не пил. Страна трещала, полки пустели. Переехали в Ростов, младший только пошёл в первый класс.
Автобазу, где он работал, закрыли. В отчаянии Артём притащил домой бутылку и поставил на стол.
— Нет, — твёрдо сказала Евдокия. — Или это, или дети.
— Отвяжись.
— Больше не отвяжусь, — схватила бутылку и выплеснула в окно.
Он замахнулся, но не ударил. Знал: если ударит — потеряет всё. Она не отступит.
В 1995-м дали участок под дачу. Денег не было, заняли у тётки.
— Сами построим, — неожиданно сказал он.
Она не поверила. Но каждые выходные ездили на участок: он месил раствор, она таскала доски. Как-то оступилась и рассекла руку. Он подскочил:
— Дура, зачем лезешь?!
Но в голосе — настоящий страх.
Дом построили. Не сразу. Но построили. Когда крышу накрыли, он принёс “Советское”. Сидели на балках, пили из гранёных стаканов.
— Красиво, а?
— Не верится, — сказала она.
Пить он бросил. Но любовь не вернулась.
— Мам, зачем ты с ним? — спросил как-то взрослый Ваня. — Вы же чужие.
— Обещала — и в горе, и в радости. И вам отец нужен был. Даже такой. Когда своих детей заведёшь — поймёшь.
Сейчас им обоим за семьдесят.
Артём возится с внуками, и Евдокия думает: если бы ушла тогда — он бы пропал. И этих детей не было бы. Значит, всё не зря.
Живут в доме, что сами построили. У каждого своя комната, свои телепрограммы. Она слушает Чайковского, он смотрит “Место встречи”. Новости смотрят вместе. Здесь — перемирие.
Дети звонят каждый день. Внуки улыбаются с фотографий в рамках. Недавно в гости приехала пятилетняя Настенька. Взобралась к бабушке на колени и спросила:
— А что такое любовь?
Во дворе дед ровно и методично колол дрова. Как всё, что делает последние двадцать лет.
— Это когда прощаешь человеку то, что другим не простила бы.
— Как ты деду прощаешь?
Она не ожидала. В глазах девочки — та же глубина, что когда-то была у Вани.
— Я не прощала. Я просто каждый день выбирала, что важнее.
— А что важнее?
Скрипнула дверь. Артём вошёл.
— Ты, — ответила бабушка. — Твой папа. Твой брат. Этот дом. И даже дедовы передачи…
Настенька рассмеялась:
— Так это и есть любовь?
— Нет, зайка. Это — терпение. А любовь… она разная бывает. Но настоящую ты ещё узнаешь.
Артём высунулся из кухни:
— Чаю, Дуня?
— Сейчас налью, — ответила она.
Это не любовь. Но это — что-то крепче. Стоило ли оно того?
Ответа нет. Или, может, он у вас есть?
