Всегда считала, что семья — это главное. Что дети станут опорой в старости. Что можно променять родные стены на заботу близких. Но теперь каждое утро открываю глаза в чужих домах, не зная, где встречу закат. Такова судьба бабушки Тани — той самой Татьяны Ивановны, которую когда-то знал весь посёлок как хозяйку уютного дома под Рязанью. Теперь её приют — чужие кухни, тесные комнаты и вечный вопрос: не обременяю ли я?
Началось всё с того, что сыновья — Дмитрий и Иван — уговорили её продать родной дом. Говорили: «Зачем тебе, мать, одной в деревне мучиться? Лета твои уже не те, ни огород, ни печь, ни снег по пояс тебе не под силу. Поживёшь у нас по очереди — и тебе спокойнее, и нам ближе. Да и деньги с продажи пригодятся: поделим, на внуков потратим». Что могла ответить старая мать? Согласилась. Хотела помочь. Мечтала быть рядом.
Мои старики — соседи Татьяны Ивановны — тогда предостерегали:
— Не спеши, Таня. Позже пожалеешь. Другого дома уже не купишь, а у детей — свои заботы, свои порядки. Станешь гостьей, а не хозяйкой. Ведь тебе в квартире тесно, ты всегда волю любила.
Но кто их слушал? Дом продали. Деньги поделили. И потащилась бабушка Таня с узелком от одного сына к другому. Сегодня — у Дмитрия в питерской однушке, завтра — у Ивана в ленинградской области, в доме с участком. Так уже третий год.
— У Ивана легче, — призналась она как-то моей матери. — Там хоть грядки есть, можно руки приложить, отдохнуть душой. И Марфа, сноха, душевная. Дети у них смирные. Комнату мне отвели — маленькую, но с телевизором и даже холодильничком. Сижу тихо, не мешаю. Пока все на работе, а внуки в школе — и на огород выйду, и бельё постираю. Потом обратно, в свою клетушку.
Думала, там всё лето пробудет, а осенью — к Дмитрию. Но у старшего сына жизнь другая. В его квартире ей выделили место — буквально угол — между кухней и балконом. Узкая кровать, тумбочка, мешок с пожитками. Готовила украдкой, стирала, когда никого не было. И всё время чувствовала себя… незваной.
— Ольга, жена Дмитрия, — шепчет она, — со мной ни слова не говорит. Внук тоже чурается. Я ведь по-старинке, а он в своих телефонах. Как посторонняя у них. На дачу ни разу не позвали. Тенью по квартире бродю. Вечером грею ужин на батарее, чтоб хоть чуть тёплым был. На кухню лишний раз не выхожу — не дай бог помешаю.
Не так давно она слегла.
— Температура, кости ломит. Думала — конец. Врача вызвали, таблетки дали, дня два провалялась. Но страшнее всего — не хворь. А то, что никто не подошёл. Ни слова ласкового. Лежи, мол, не мешай.
Мои родители спросили тогда:
— Таня, а если хуже станет? Кто тебя поднимет? Силы-то уже не те. А ты всё кочуешь: то к одному, то к другому. Ни дома, ни покоя.
А она только махнула рукой:
— Что уж говорить… Совершила ошибку. Роковую. Продала дом — и с ним свою волю. Не надо было детей слушать. Хотела как лучше… Думала — вместе легче. Теперь и купить ничего не смогу. Всё, что есть, — немного на похороны отложено. У сыновей своих дел хватает. Нового дома мне не видать.
Часто повторяет: «Лучше бы одна в своём доме осталась. Пусть трудно, пусть холодно, но своё. Сама себе госпожа. А теперь я просто старуха без угла, без права на слово. Живу у одного, потом у другого. Ни двора, ни кола. Только узелок да сумка».
И каждый раз, когда она уходит от нас, родители смотрят ей вслед и шепчут: «Господи, хоть бы до лета дотянула, а там — опять к земле, к тишине, к своим грядкам. Там ей легче».
Теперь Татьяна Ивановна не ждёт ни покоя, ни ласки. Лишь одного — тихо умереть там, где не будет обузой. Сама сказала детям:
— Когда совсем плохо мне станет — определите в дом для стариков. Там хоть присмотр будет. А вам, дети, не до меня.
Вот так и живёт бабушка Таня — между узлом и календарём. Считает дни, гадает, где проведёт следующее лето. Ждёт не приглашения, а кивка — можно пожить месяц-другой?
Уверена: детям не следовало её уговаривать. Надо было сказать: «Мама, живи в своём доме. Это твоя крепость. А мы приедем, обнимем, накормим — и снова в свою жизнь. Не ты к нам — мы к тебе». Но поздно. Что было — не вернуть. И один лишь вопрос гложет тех, кто знал её прежде: зачем мы предаём тех, кто дал нам жизнь и всё для нас отдал?
