“Продала свой дом ради детей — и осталась ни с чем”: исповедь женщины, у которой отняли последний покой
Я верил, что семья — это опора. Что дети поддержат в старости. Что можно променять родные стены на тепло близких. Но теперь каждое утро она просыпается на чужой кровати, не зная, где окажется завтра. Так живёт теперь бабушка Нина — та самая Нина Петровна, которую раньше знала вся улица как радушную хозяйку уютного дома в Подмосковье. Теперь её пристанища — чужие кухни, временные углы и вечный вопрос: не обуза ли я?
Всё началось, когда сыновья — Дмитрий и Игорь — уговорили её продать дом. Говорили: зачем тебе, мама, одной в деревне мучиться? Возраст уже не тот, ни печку растопить, ни огород полить, ни снег разгрести. Живи у нас по очереди — тебе спокойнее, нам удобнее. Да и деньги с продажи пойдут на внуков. Что могла ответить пожилая мать? Согласилась. Хотела помочь. Мечтала быть рядом.
Мои знакомые — соседи Нины Петровны — тогда пытались её отговорить:
— Не спеши, Нин. Потом пожалеешь. Новый дом не купишь, а у детей — свои заботы, свои порядки. Станешь гостьей, а не хозяйкой. В городской квартире тесно, ты же всегда волю любила.
Но кто их слушал. Дом продали. Деньги поделили. И потащилась бабушка Нина с узлами от одного сына к другому. Сегодня — у Дмитрия в питерской однушке, завтра — у Игоря в коттедже под Ленинградом. И так уже третий год.
— У Игоря легче, — призналась она как-то моей тётке. — Там хоть палисадничек есть, могу цветы поливать. И Алёна, невестка, не грубит. Дети воспитанные. Комнату мне отвели — маленькую, но с телевизором и даже чайником. Сижу тихо, не мешаю. Пока все на работе — бельё постираю, суп сварю. Потом — обратно в свою каморку.
Думала, там пробудет всё лето, а осенью — к Дмитрию. Но у старшего сына — другие порядки. В его квартире ей выделили пространство за ширмой — между кухней и лоджией. Раскладушка, тумбочка, мешок с пожитками. Готовила украдкой, стирала по ночам. И постоянно чувствовала себя… лишней.
— Маргарита, жена Дмитрия, — вздыхает она, — будто меня не замечает. С внучкой тоже не сложилось. Я по-старому, она — в телефоне. Как будто чужая. На дачу ни разу не позвали. Тенью по квартире брожу. Ужин грею на батарее, чтобы никому не мешать. На кухню выхожу, только когда все ушли.
Недавно она простудилась. Рассказывает:
— Температура, кости ломит. Думала — конец. Вызвали врача, таблетки дали. Но хуже всего — не болезнь. А то, что никто даже чаю не принёс. Лежи, мол, тихо, лишь бы не кашляла.
Моя тётя тогда спросила:
— Нин, а если хуже станет? Кто ухаживать будет? Силы-то не те. А ты всё кочуешь: то к одному, то к другому. Ни кола, ни двора.
А она только махнула рукой:
— Что уж теперь… Ошиблась. Страшно ошиблась. Продала дом — и с ним свою волю. Не надо было детей слушать. Думала — вместе легче. А теперь даже комнатушку не смогу снять. Всё, что есть, — копейки на похороны. У сыновей своих проблем хватает. Нового дома не видать.
Часто говорит: “Лучше бы в своём доме сидела. Пусть и ветхий, пусть и печь дымит, но свой. Сама себе госпожа. А теперь я — просто старуха без угла. Живу у одного, потом — у другого. Ни кола, ни двора. Только мешки да узлы”.
И каждый раз, когда она уходит, соседи смотрят ей вслед и шепчут: “Хоть бы до лета дожила, а там — снова в сад, в тишину, к своим грядкам. Там ей легче”.
Теперь Нина Петровна не ждёт ни заботы, ни ласки. Лишь одного — тихо уйти там, где не будет обузой. Сама сказала сыновьям:
— Когда совсем плоха стану, сдайте меня в дом престарелых. Там хоть сиделка будет. Вам, дети, и без меня хлопот хватает.
Вот так и живёт бабушка Нина — между сумками и переездами. Считает месяцы, гадает, где встретит следующий сезон. Ждёт не приглашения, а молчаливого разрешения — можно пожить ещё немного?
Я уверен: детям не следовало её уговаривать. Надо было сказать: “Мама, живи в своём доме. Это твоя твердыня. А мы приедем, обнимем, накормим — и снова в свою жизнь. Не ты к нам — мы к тебе”. Но поздно. Что сделано — не исправить. И лишь один вопрос гложет тех, кто помнит её раньше: зачем мы предаём тех, кто дал нам жизнь и всё для нас отдал?
