Последняя встреча в осеннем парке
Они встречаются в том же парке Горького, где всё начиналось двадцать лет назад. Не по плану, а по капризу осеннего ветра, который, словно листовертка, пробегает по Москве, перелистывая чужие воспоминания.
Иван идёт по аллее, освещённой мерцающими фонарями, а в кармане его пальто лежит смятый билет на поезд, отходящий сегодня вечером. Он собирается уехать навсегда, и эта прогулка становится его безмолвным прощанием с городом, в котором прошло всё его лето, вся первая юность.
Зинаида сидит на их скамейке той самой, с отколотым уголком бетонного сиденья и выгравированными инициалами «З.+И.», выцарапанными на спинке. Она закутана в бежевый плащ, смотрит на пруд, где утки толкаются к берегу, попрошайничая крошки у редких прохожих.
Иван останавливается, и сердце его делает то самое старое, забытое движение не стучит, а качает, словно маятник, измеряющий время назад. Он бы узнал её среди тысяч не в её утончённом, слегка уставшем облике, а в наклоне головы, в том, как она держит руки, сцеплённые на коленях.
Зина? произносит он, голосом, хриплым и незнакомым.
Она оборачивается не сразу, не испуганно, а будто ждала, что её позовут. Глаза, те же серозеленые, расширяются.
Иван? Боже Иван.
Он подходит и садится рядом, оставив между ними расстояние, в которое легко поместилось бы два десятилетия. Пахнет мокрой листвой, дымкой и дорогими духами не теми, что пахли в юности, сладкими и дерзкими.
Что ты здесь делаешь? спрашивают они почти хором и неуклюже смеются.
Оказывается, она просто зашла прогуляться после занятия в университете, который находится неподалёку. А он прощается.
Наступает пауза, одновременно уютная и тяжёлая.
Помнишь, вдруг начинает она, глядя в воду, как мы впервые встретились? Ты катался на скейте и чуть не сбил меня с ног.
Я не «чуть», я всётаки сбил, улыбается Иван. Ты упала в лужу. А я вместо извинений начал орать, что ты сломала мой скейт.
А я плакала не изза испорченных колготок, а изза того, что ты такой грубый, кивает Зина, и в уголках её глаз собираются морщинкилучики, красивее любого украшения. А потом ты пришёл на следующий день с коробкой конфет «Белочка».
И мы просидели на этой скамейке до темноты, тихо довершает он.
Память, как старый кинопроектор, включается, бросая на экран настоящего яркие, чуть выцветшие кадры. Молодые и беззаботные, они жарят на костре сосиски, а Зина, всыпанная в сажу, кормит его вилкой, а он притворяется, что кусает за палец. Они бегут под проливным дождем после премьеры фильма, промокшие до нитки, и кричат от восторга. Он дарит ей на день рождения серебряное кольцо с крошечным сапфиром, отдав за него все летние заработки, а она плачет, прижимая ладонь к губам.
Сейчас они разговаривают об этом, слова льются легко, будто они не были спрятаны годами под слоем быта, разочарований и взрослой жизни.
А помнишь, как поссорились изза того, куда поступать? спрашивает Зина. Ты хотел в СанктПетербург, я не могла уехать изза мамы.
Я был идиотом, шепчет Иван. Говорил, что если любишь, то поедешь даже на край света.
А я говорила, что если любишь, то поймёшь, вздыхает она. Мы были так молоды и уверены, что любовь это фантастическая сила, решающая всё. А она оказалась хрупкой, как первый лёд на пруду.
Ветер срывает с клена очередную порцию листьев, они закручиваются в медленном прощальном вальсе.
У тебя всё хорошо? спрашивает он, уже зная ответ. Хорошо не про их жизнь. У неё семья, работа, у него своя фирма в другом городе, свои заботы. Всё правильно, обычно, но не «хорошо» в том смысле, который вкладывали два двадцатилетних человека на этой скамейке.
Да, отвечает она, и в её глазах он читает то же самое. Всё хорошо.
Он тянет руку в карман, сжимает в ладони тот же билет. Бумажка, отрезающая его от этого города, от этого парка, от неё.
Знаешь, говорит он, вытаскивая руку, я до сих пор помню, как пахли твои волосы. Не духами, а просто волосами, смесью яблочного шампуня и солнца.
Зина смотрит на него, глаза её блестят.
А я помню, как ты свистел. У тебя был особый свист на два пальца. Ты свистел, подходя к моему подъезду, и я выбегала на балкон, будто безумная.
Он пытается сейчас свистеть, но выходит тихо и неуверенно. Навык утрачен. Они оба снова улыбаются, но уже с лёгкой, пронзительной грустью.
Пора идти. Они встают с скамейки одновременно, как по старой привычке.
Пока, Иван, говорит она.
Пока, Зина.
Они не обнимаются, не целуются в щёку. Просто расходятся в разные концы аллеи, как двадцать лет назад, только тогда они ожидали увидеться завтра. А сейчас никогда.
Иван доходит до выхода из парка, оборачивается. Зина уже далеко, её стройный силуэт растворяется в сумерках. Он достаёт билет, смотрит на размытые буквы и цифры, потом медленно, без спешки, рвёт его на несколько кусочков и бросает в урну.
Он не уезжает с этим грузом. Он просто оставляет его там, где ему место. А сам идёт вперёд, навстречу холоду наступающего вечера, унося лишь сладкий, далекий аромат яблочного шампуня.
Он выходит за ограду парка, и городской шум обрушивается на него гудки машин, крики продавцов шаурмы из ларьков на углу. Здесь пахнет бензином и жареным картофелем. Иван застёгивает пальто и без цели свернёт в сторону Курского вокзала, хотя его поезд уже не ждёт.
Он идёт по знакомым улицам, и теперь каждый угол не просто часть города, а страница той книги, что они писали вместе. Кинотеатр «Родина», где они целовались, укрываясь от внезапного дождя. Былое уютное кафе, где Зина впервые попробовала турецкий кофе и сказала: «На вкус как горькая земля». Сейчас там вывеска крупного банка.
Мысль вернуться, найти её, сказать Сказать что? Что все эти годы он искал её отражение в лицах незнакомых женщин? Что ни один успех не пахнет так сладко, как её яблочный шампунь? Это было бы безумием. Они стали взрослыми людьми с обязательствами, расписаниями, жизнями, не предназначенными друг для друга.
Тем временем Зина садится на другую скамейку, пройдя совсем немного. Она наблюдает, как ветер гонит по воде последние пожелтевшие листья, и думает, как странно устроена жизнь. Два десятилетия целая жизнь с другим человеком, воспитанным сыном, защищённой диссертацией, привычным укладом, и всё это может исчезнуть за десять минут случайного разговора.
Она вспоминает, как он смотрел на неё тем же прямым, слегка испытавшим взглядом, от которого когдато захватывало дыхание. Взглядом, который видел не уважаемого доцента, а ту самую девчонку со скейтом, промокшую до нитки и безумно счастливую.
Вдруг её охватывает острое, почти физическое желание вскочить, побежать, догнать его. Спросить: «А если?», но ноги её не слушаются. Они привыкли к размеренности, к предсказуемости. Они знают дорогу домой к мужу, который, наверное, уже волнуется, почему она задержалась.
Собравшись с мыслями, Зина встаёт и идёт к своему университету, где ждёт её машина. Она не оборачивается на пруд, на скамейку, на призраки их молодости.
Иван достигает вокзала. Огромное расписание на табло пестрится названиями городов, где его никто не ждёт. Он подходит к кассе.
Куда желаете? спрашивает кассирша усталым голосом.
Иван смотрит на неё, потом на свои руки, которые полчаса назад сжимали билет в никуда.
Никуда, тихо говорит он. Я уже приехал.
Он разворачивается и уходит от вокзала. Не знает, что будет завтра. Может, найдёт здесь работу, может, снимет крошечную квартиру с видом на парк, а может, просто проведёт несколько дней, вдыхая осенний воздух Москвы.
Он больше не ищет встречи с ней. Та встреча уже произошла. Она встряхнула его, заставила вспомнить, кто он есть под слоем лет и деловых соглашений.
Впервые за долгие годы ему нечего спешить. Он просто Иван, который когдато любил Зину. И этого, как ни странно, в тот вечер оказалось достаточно. Прошлое не вернуть, но от него можно перестать бежать. В этой остановке появляется странная, горькая и целительная свобода.
Он идёт по пустынным вечерним улицам, и город уже не музей его утрат. Фонари зажигаются не как гирлянды прошлого, а просто освещают путь вперёд. Он ощущает лёгкое опустошение, будто в душе освободилось место для чегото нового. Прошлое, наконец, отпускает его не грохотом захлопнувшейся двери, а тихим, будто облегчённым, вздохом. И в этой тишине начинается чтото своё, настоящее.
