Прошло несколько месяцев, и Станислав стал неотъемлемой частью дома Анны. Они вместе сажали цветы, готовили еду, а Борис каждую ночь спал у их ног. Грусть не исчезла совсем, но теперь она была другой — легче, терпимее.
Станислав сидел на обледеневшей скамейке в тихом парке на окраине Кракова. Ледяной ветер резал лицо, снег медленно падал, словно пепел от нескончаемого пожара. Руки он прятал под потрёпанной курткой, а душа была разбита. Он не понимал, как дошёл до такого. Не в этот вечер. Не таким образом.
Всего несколько часов назад он был в своём доме. В своём! Том самом, что построил своими руками десятки лет назад, кирпич за кирпичом, пока его жена варила на кухне горячий суп, а сын играл деревянными кубиками. Всё это… больше не существовало.
Теперь на стенах висели чужие картины, в воздухе пахло по-другому, и холод шёл не только от зимы, но и от взглядов, пронзающих, как ножи.
— Пап, мы с Магдой в порядке, но ты… больше не можешь здесь оставаться, — сказал сын, Анджей, без тени сожаления. — Ты не молод. Тебе стоит подыскать дом престарелых или что-то маленькое. С твоей пенсией будешь жить спокойно.
— Но… это мой дом, — прошептал Станислав, чувствуя, как сердце падает в пятки.
— Ты передал его мне, — ответил Анджей, будто говорил о банковской операции. — Всё оформлено. Юридически он уже не твой.
На этом всё и закончилось.
Станислав не закричал. Не заплакал. Только молча кивнул, как ребёнок, которого отругали за непонятную провинность. Взял старый плащ, потрёпанную шапку и маленький узелок с тем немногим, что у него осталось. Вышел за дверь, не оглядываясь, зная глубоко внутри, что это конец не только дома, но и чего-то большего — семьи.
Теперь он сидел здесь, один, с одеревеневшим телом и замёрзшей душой. Даже не знал, который час. Парк был пуст. В такую стужу никто не выходил гулять. И всё же он оставался на скамейке, будто ждал, когда снег накроет его полностью и сотрёт с лица земли.
И вдруг он почувствовал…
Лёгкое, тёплое прикосновение.
Он открыл глаза и увидел перед собой собаку. Немецкую овчарку, крупную, с шерстью, покрытой снегом, и тёмными глазами, которые, казалось, понимали слишком многое.
Пёс смотрел на него не отрываясь. Не лаял. Не шевелился. Просто протянул морду и коснулся его руки с нежной осторожностью, от которой сжималось сердце.
— Откуда ты взялся, дружище? — прошептал Станислав дрожащим голосом.
Собака вильнула хвостом, развернулась и сделала несколько шагов. Потом остановилась, снова посмотрела на него, словно говоря: «Идём».
И Станислав пошёл.
Потому что терять ему было нечего.
Они шли несколько минут. Пёс не отбегал далеко, всё время оглядываясь, чтобы убедиться, что тот за ним следует. Они миновали безлюдные переулки, потухшие фонари, дома, где тепло семейного очага казалось недостижимой роскошью.
Наконец они пришли к маленькому дому с деревянным забором и тёплым светом на крыльце. Прежде чем Станислав успел что-то сообразить, дверь открылась.
На пороге стояла женщина лет шестидесяти, с волосами, собранными в пучок, и тёплой шалью на плечах.
— Борис! Опять убежал, проказник! — воскликнула она, заметив собаку. — И кого ты на этот раз привёл?..
Её голос оборвался, когда она увидела Станислава — сгорбленного, с покрасневшим от холода лицом и посиневшими губами.
— Боже мой! Ты же замёрзнешь насмерть! Заходи скорее!
Станислав попытался что-то сказать, но смог лишь невнятно прошептать.
Женщина не стала ждать ответа. Вышла на крыльцо, крепко взяла его под руку и ввела в дом. Тепло окутало его, как одеяло. В воздухе пахло кофе, корицей… жизнью.
— Садись, давай. Сейчас принесу чего-нибудь горячего.
Он опустился на стул, дрожа. Борис улёгся у его ног, будто так было всегда.
Вскоре женщина вернулась с подносом: две дымящиеся чашки и тарелка с румяными булочками.
— Меня зовут Анна, — сказала она с тёплой улыбкой. — А тебя?
— Станислав.
— Очень приятно, Станислав. Мой Борис редко приводит чужих. Должно быть, ты особенный.
Он слабо улыбнулся.
— Не знаю, как тебя благодарить…
— Не надо. Но мне бы хотелось узнать: что делает такой человек, как ты, на улице в такую ночь?
Станислав замялся. Но в её глазах он увидел не осуждение, а участие. И он рассказал.
Рассказал всё — о доме, который строил своими руками, о жене, о сыне, который выгнал его вон. Говорил о боли, о предательстве, которое жгло сильнее мороза. Говорил, пока не иссякли слова.
Когда он закончил, в комнате повисла тишина. Лишь потрескивание дров в печи нарушало её.
Анна посмотрела на него с добротой.
— Останься у меня, — тихо сказала она. — Живу одна. Только я да Борис. Было бы хорошо, если бы х
