Дорогой дневник,
Сорок лет прошли, а я всё еще часто думаю о нём. Решила попытаться найти его.
Случайно наткнулась в сети, между рецептом яблочного пирога и рекламой крема против морщин. Имя, фамилия, рядом фотография: седые волосы, очки, улыбка, которую я сразу узнала.
Остановилась, как в полумгле. Сердце замерло сильнее, будто тело помнило то, чего ум ещё не решился назвать. Щёлкнула. Профиль художника, небольшая галерея в одном из арбатских переулков, фотографии картин пейзажи, старые ворота, женщина в окне. Под одной из них подпись: «Осень помнит больше, чем лето».
Я поняла это он. Иван. Мой Иван, тот, кого я тайно любила весь выпускной класс и ещё долго после него. После экзаменов он уехал, а я осталась.
Жизнь пошла иначе: свадьба, дети, потом развод, долгий молчаливый период и рутина. Но то чувство никогда полностью не угасло. Оно спряталось, как письмо в ящике.
Не успела я собраться, как написала:
Не знаю, помнишь ли ты меня. Я же помню. Если будет желание выпить чаю, я буду в Москве.
Того же дня он ответил:
Помню. Чай я пью каждый день после четверти. Адрес найдёшь на сайте.
Купила билет, собрала небольшую сумку, тёплый свитер и тот старый лист, который так и не отправила. В поезде смотрела на мимо проезжающие деревья золотые, красные, покрытые инеем и ощущала странное чувство: будто время возвращается назад, будто вновь мне восемнадцать.
Вышла на станции в Москве и впервые за долгое время ощутила, что происходит нечто важное. Точно не знала, что, но не хотела упустить момент.
Его мастерская располагалась в одном из боковых переулков Арбата. Старинные узкие ступеньки, тяжёлая дверь с маленьким стеклом, над ней медная табличка: «И. М. Художественная мастерская». Сердце забилось сильнее, когда я постучала. Миг тишины, затем знакомый голос:
Открыто.
Вошла. Помещение оказалось иным, чем я воображала, и в то же время точно таким, каким должно быть: запах терпентиной, полумрак, дневной свет, льющийся через высокое окно, картины, прижаты к стенам, кувшин с кистями, чашка с недопитым кофе. Он стоял у мольберта спиной, медленно обернулся, будто знал, что я вошла. Улыбнулся не широко, а лишь тихо, глазами.
Ты не изменилась, сказал он, хотя это и было не совсем правдой. Но в его голосе не было лжи.
Ты тоже нет, ответила я.
Он пригласил меня в старый, мягкий кресло, поставил кипяток для чая. Разговаривали сначала о пустяках поездах, пробках, о том, как Москва осенью особенно красива. Затем о всём: как прошли эти годы, о моей жизни, о потерях, о том, что оба остались одинокими среди толпы.
На столе пахло свежевыпеченным хлебом, в чашках парила чайка с гвоздикой. Через окно проникало мягкое золотое сияние. Было так тихо, что я слышала собственное дыхание.
Ты иногда вспоминаешь то лето? спросил вдруг.
Всё время, ответила я, ещё до того как успела обдумать.
Два дня мы были неразлучны. Прогуливались по парку Горького, ели запеканки на Тверской площади, смеялись над теми мелочами, которые знает лишь тот, кто помнит вкус газировки из стеклянной бутылки и звон колокольчика перед уроком.
Он не спрашивал, как долго я приеду. Я не говорила, когда уеду. Всё казалось пузырём хрупким, тихим и красивым. И в то же время реальным.
Третьего утра собрала вещи и оставила их у дверей. Он подал мне чашку чая и сказал лишь:
Не возвращайся пока.
Но я у меня обязанности, дом
Он покрутил головой.
Всё подождёт там. А здесь здесь ждёт кто-то, кто не хочет снова тебя терять.
Посмотрела в окно на осенние деревья и подумала: а может, на этот раз я должна остаться?
Я не села в поезд. Сумка осталась у дверей, а я у окна, с чашкой чая в руках, в его кресле, в его мире. На мгновение меня охватил стыд, будто я сделала чтото безрассудное. Но чувство скоротечно прошло.
Осталась ещё на один день. Потом на ещё один. А потом перестала считать.
Во времени его мастерской всё текло иначе. Я помогала ему сортировать краски, протирать рамы, читала вслух, пока он делал наброски. Вдруг понял, что жизнь может быть простой, лёгкой, без постоянного анализа.
Вечерами гуляли по Кремлёвской площади. Среди людей, но каждый в своей мысли. Никто не бросал странных взглядов. Видимо, потому что всё выглядело естественно. Или потому, что никого не интересовало, сколько нам лет тридцать или шестьдесят.
Однажды нашла на столе маленький набросок: я сидящая у окна, вглядывающаяся в свет. Подпись: «Осень, вернувшаяся». Ничего не сказала. Лишь коснулась бумаги пальцами и тихо улыбнулась.
Не знаю, будет ли это навсегда. Не планирую, не спрашиваю. Достаточно мне этого мгновения того, что ктото сказал: «Оставайся» и я услышала это понастоящему.
Четыре десятка лет я ждала этого решения. Теперь больше не хочу ждать.
