Прошу тебя, доченька, будь добр к мне, уже три дня я не ел ни крошки хлеба, а денег у меня совсем нет, умоляла старушка у прилавка.
Холодный зимний ветер проникал до самых костей, обвивая узкие улицы города, будто напоминая о тех временах, когда здесь еще жили люди с теплыми сердцами и искренними взглядами. Среди покрытых пятнами стен и облупившихся вывесок стояла пожилая женщина, ее лицо было исписано тонкой сетью морщин, каждая из которых рассказывала о боли, стойкости и утраченных надеждах. В её дрожащих руках сжимался изношенный мешок, полон пустых стеклянных бутылок последних осколков прежней жизни. Ее глаза блестели от слёз, которые медленно стекали по щекам, не спеша высохнуть в пронизывающем холоде.
Я прошу, дочь моя прошептала она дрожащим голосом, словно лист на ветру. Три дня я не пробовала хлеба. Монет у меня нет ни одной даже копейки, чтобы купить хоть кусок.
Слова повисли в воздухе, но за стеклянной дверью булочной продавщица лишь холодно отмахнулась. Ее взгляд был как лёд.
И что тебе? раздражённо ответила она. Это булочная, а не пункт приёма бутылок. Разве ты не умеешь читать? На вывеске ясно написано: бутылки сдавать в специальный центр, где дают деньги на хлеб, на еду, на жизнь. Что ты от меня хочешь?
Старушке стало ясно, что пункт приёма закрывается в полдень, а она пришла слишком поздно. Раньше она даже не задумывалась о сборе бутылок. Было время, когда она преподавала, имела хорошее образование, держалась с достоинством и гордостью, даже в самые тяжёлые дни. Теперь же она стояла у киоска, как нищая, чувствуя горечь позорной стыдливости.
Ну начала продавщица, смягчая тон, тебе бы меньше спать. Завтра, если ты рано принесёшь бутылки, приходи, и я накормлю тебя.
Доченька, умоляла женщина, дай хотя бы четверть буханки Я заплачу завтра. Мне плохо, я кружусь Не могу больше терпеть голод.
Но в глазах продавщицы не возникло ни искры сострадания.
Нет, резко прервала она. Я не занимаюсь благотворительностью. Я сама едва сводю концы с концами в конце месяца. Каждый день ко мне подходят толпы, и я не могу накормить всех. Не трать моё время, у меня очередь.
Недалеко стоял мужчина в тёмном пальто, погружённый в собственные мысли, будто находившийся в другом мире мире забот, решений и будущего. Продавщица мгновенно изменилась, будто перед ней появился не обычный покупатель, а важный гость.
Добрый день, Павел Андреевич! вежливо воскликнула она. Сегодня пришёл ваш любимый хлеб с орехами и сухофруктами. И свежие булочки с абрикосом. Вишнёвые вчерашние, но всё ещё вкусные.
Добрый день, отвлёкшийся ответил мужчина. Дайте хлеб с орехами и шесть вишнёвых булочек.
А с абрикосом? спросила она улыбаясь.
Не важно, пробормотал он. Если хотите, с абрикосом.
Он вынул из толстой сумки крупную банкноту и передал её безмолвно. В этот момент его взгляд скользнул к тенистому уголку киоска, где стояла старушка. Лицо её показалось знакомым, но память упорно отказывалась извлечь детали. Единственное, что всплыло в памяти, массивная брошь в виде старинного цветка, прикреплённая к её потрёпаному пальто. Чтото в ней было особенное, близкое.
Мужчина сел в свой чёрный автомобиль, положил покупки на сиденье и уехал. Его офис находился неподалёку, в предместье, в скромном, но современном здании. Он не любил помпезности. Павел Шатовым, владелец крупной фирмы по продаже бытовой техники, начал с нуля в начале 90х, когда страна стояла на грани хаоса, а каждый рубль добывался кровью и потом. Благодаря железной воле, уму и неутомимой работе, он построил империю без покровителей.
Дом его, приятный коттедж за городом, был полон жизни: жена Жанна, два сына Артём и Кирилл, и скоро должна была появиться долгожданная дочь. Звонок от жены прервал его мысли.
Паша, сказала Жанна тревожным тоном, нам позвонили из школы. Артём снова дерётся.
Дорогая, я не уверен, что смогу вздохнул он. У меня важные переговоры с поставщиком. Без этого контракта мы можем потерять миллионы дохода.
Мне тяжело идти одной, прошептала она. Я беременна, устала. Не хочу идти в школу в одиночку.
Не ходи, сразу ответил он. Я найду время. А Артём получит серьёзный выговор, если не начнёт вести себя.
Ты почти никогда не дома, сказала она печально. Приходишь, когда дети уже спят, уходишь, пока они ещё в кроватях. Я переживаю за тебя, ты не отдыхаешь.
Это работа, ответил он, чувствуя укол вины. Всё ради семьи, ради тебя, детей и нашей будущей крохи.
Прости, тихо произнесла она. Мне просто нужна была твоя поддержка.
Павел провёл весь день в офисе, а затем ещё в вечерние часы. Вернувшись домой, дети уже спали, а жена сидела в гостиной, ожидая его. Она извинилась за резкие слова, но он лишь кивнул.
Ты права, прошептал он. Я слишком много работаю.
Она предложила разогреть ужин, но он отказался.
Поужинал в офисе. Принёс абрикосовые булочки из того же киоска. Они восхитительные. И хлеб с орехами
Нам не понравился хлеб, заметила Жанна. Дети даже не доели.
Павел задумался. В памяти возник образ той старушкi. Было чтото в её облике черты, взгляд, брошь И вдруг, как вспышка, всё вернулось.
Неужели это Тами́ра Васильевна? прошептал он.
Сердце сжалось. Он вспомнил школу, класс, её строгие, но добрые глаза. Как она объясняла математику, терпеливо решая задачи. Как, будучи ребёнком из бедной семьи, он жил с бабушкой в крохотной квартире, где иногда не было хлеба. И она она замечала его, не позволяя ему чувствовать унижение. Придумала работу помогать по дому, сажать цветы, чинить забор. И без провала на столе появлялась еда. А хлеб её хлеб, выпеченный в русской печи, с хрустящей коркой и ароматом детства.
Нужно найти её, решил он.
На следующее утро Павел не пошёл в офис. Оставив машину дома, он отправился к хлебному киоску, сердце билось, как у школьника перед экзаменом. Мороз был тем же, но уже не пронзал так глубоко внутри горела неугасимая решимость.
Он пришёл, когда продавщица ещё открывала металлическую ставню.
Вы видели вчера старушку с булавкойцветком? спросил он, не поздоровавшись.
Продавщица пожала плечами.
Она пришла на рассвете, оставила бутылки и ушла. Сказала, что не хочет мешать. Выглядит очень слабо.
Павел прошёл по соседним улицам, паркам, скамейкам, где пенсионеры играют в домино. Расспрашивал дворников, охранников банкоматов, цветочницу на углу. Никто не знал точно; лишь говорили, что «преподавательница» теперь живёт в подвале полуразрушенного здания на Садовой, где раньше стояла школа 17.
Он нашёл её там.
Тами́ра Васильевна сидела на сломанном табурете рядом с импровизированной плитой из бочки. Подвал пахнул сыростью и дешёвым углём. На коробке, служившей столом, лежал твёрдый чёрный кусок хлеба и чашка с тёплой водой.
Увидев его в дверях, она не удивилась. Лишь поправила свою булавку ту же, с облупившейся эмалью и произнесла почти шёпотом:
Павел Шатов Ты вырос.
Он без раздумий опустился на колени, как в десять лет, когда он сдавал ей тетради на проверку.
Учительница Почему вы ничего не сказали? Почему не искали меня?
Она улыбнулась той изнурённой улыбкой, что он помнил из уроков алгебры.
Потому что ты уже полетел, маленькая птица. А я лишь ветка, с которой ты отскочил.
Павел взял её замёрзшие руки.
Теперь я твоя ветка. Всегда.
Никаких громких речей не потребовалось.
Тем же днём Тами́ра вышла из подвала с небольшой картонной сумкой, а брошь надёжно закреплена на новом пальто, которое Павел приобрёл по дороге. Дома её встретила Жанна со слезами и объятием, о котором она сама не ожидала. Артём и Кирилл сначала робко, но затем сели у её ног, пока она учила их делать бумажные кораблики «как в старые времена, когда реки были шире, а дети смелее».
Когда родилась девочка, её назвали Тами́рой, потому что есть долги, которые не погасить деньгами, а только именами, произносимыми каждое утро при пробуждении.
На старом плаще старухи брошь продолжала блестеть, уже не как напоминание о тяжёлых годах, а как доказательство того, что жизнь иногда крутит так, что ученик вновь стоит перед учителем только теперь он держит мел в руке.
