Моё дневниковое признание. Был на дочкином дне рождения. Агриппине стукнуло тридцать. Впервые за последние восемь лет отмечали вместе. Принарядился по этому случаю. Дочка кричит из прихожей:
— Пап, машина ждет! Готов?
— Сейчас! — откликаюсь, но от зеркала не отхожу.
Сколько же Кипа изменилась, Господи… Вместо растянутых свитеров и кроссовок теперь элегантные сарафаны с лаковыми туфлями. В иностранной фирме устроилась, по стопочкам поднимается. Зарабатывает куда больше, чем я за всю жизнь, видать. И замуж собирается за этого… Добрыню, что ли.
— Папаша! — голос уже с ноткой раздражения.
Вздохнул да вышел. На пороге ждет красавица: платье беж, локоны уложены с иголочки, макияж легкий, но броский. Красивая. И в шестнадцать была красоткой, когда школу бросила да сбежала с тем… Серёгой Старым. Замухрышкой потрепанным, старше нее на двадцать лет.
— Лепота на тебе, — буркнул я едва слышно.
Агриппина улыбнулась, но в глазах боль сверкнула.
— Спасибо, пап. Ты тоже. Костюм сидит идеально.
Помчали молча. Она в окошко глазела, а я думал, чего бы не было, послушайся она тогда наставления родительского. Не связалась с тем обтрепанным волком. Не помчала с ним в Питер, бросив школу да светлое будущее.
— Помнишь, Кипа, о чем я тебе толковал тогда? — не сдержался. — Добром дело не обернется. Поиграет да бросит тебя, как надоевшую куклу.
Она ко мне повернулась:
— Пап, ну не сегодня, ладно? День же рождения.
— Не собираюсь портить, доча. Так, факт констатирую. Ведь я прав оказался?
— Прав, — кивнула. — И что дальше? Чтобы я всю жизнь казнилась за стара глупость? До скончания века каялась?
Промолчал. А хочу ли? Сам толком не ведаю. Лишь знаю, как восемь лет ночей не досыпал, представляя, где шестнадцатилетнее дитя мое чадо болтается да с кем. Как в милицию названивал, по больницам справлялся. Как первое письмецо полуторагодовалой пытки лишь коротенькой строчкой: «Жива-здорова».
Ресторан, признаться, с иголочки, шикарный. За столиком все уже сидят: коллеги Кипы, парочка подружек, жених Добрыня с родителями. Все встали вежливо, когда я вошел.
— Вот отец мой, — представила Агриппина.
Кивнул всем разом да присел, куда указали. Рядом матушка Добрыни разместилась — дама статная, лет под пятьдесят, в платье дорогущем.
— Дивная у вас дочь, право, — прошептала. — Добрыня мой души в ней не чает. Говорит, дев столь самостоятельных да цель твердую имеющих — поискать.
— Самостоятельности то она не от нас научилась, — ответил я. — Рано доросла до нее. Слишком рано.
Мать Добрыни, чувствую, мрачнеет, да плавно тему свернула.
За столом шумно, весело. Агриппина смеется, коллег потчевает байками, подарки принимает. Я сижу тихий чурбанчик, отвечаю нехотя соседям, заточей наблюдать.
Вижу: дочь Добрыню обняла. Он ей что-то на ушко, она аж зарделась до слёз. Парень и впрямь видный. Врач, семья приличная. Кипе повезло. Да могла бы и раньше за такого замуж пойти, кабы родителей слушалась, а не за первого встречного повертела.
— Кипка, а дату свадьбы назначили? — подружка одна любопытствует.
— Осенью, — отвечает. — Важно количество гостей урезать. Родные да самые близкие.
— А жилье как?
— Добрыня квартиру прикупил. Новый дом, три комнаты, евроремонт. Просто мечта!
Невольно вспомнил свою хрущевку, двушку, где мы с дочерью ютились до бегства. Там Кипа на раскладушке в зале спала, ворчала, что теснота да уединения хочется. А я твердил: школу кончай, институт, работа — вот и квартира. Не захотела ждать.
— А детки? — подруга не унимается. — Планы какие?
Агриппина с Добрыней переглянулись.
— Еще как, — улы
Она поставила чайник, решив завтра купить самые лучшие сливки для дочкиных блинов, и первый шаг к примирению всегда начинается с малого.
Простить или оставить в прошлом?
