Юрий стоял у огромного панорамного окна своей новой квартиры на двадцать втором этаже. Внизу, как раскалённая лава, текли огни вечерних магистралей Москвы. Каждая машина была бусинкой, каждый светофор крошечным рубином или изумрудом. Он смотрел на город сверху и ощущал себя, будто, хищной птицей, нашедшей наконец свою опору.
Он почти всё добил. Вдали дымилась труба завода, который он когдато спас от банкротства. Его имя звучало в деловых кругах, его боялись, уважали. Квартира, «москвич», часы, стоящие как иномарка всё было на месте. Всё, о чём он мечтал, ворочая тюки на рынке в лихие девяностые.
Жизнь казалась выверенным бизнеспланом, где каждое действие ведёт к прибыли. Но к вечеру Юрий всё чаще подходил к окну и слышал не торжество, а странную тишину гулкую, как в пустом храме.
Мобильный телефон, второй «рабочий», который звонил лишь по делу, завибрировал на стекле. На экране незнакомый номер. Он уже хотел отклонить звонок назойливые рекламщики достали, но палец дрогнул. Может, новый клиент? Он всегда был на связи.
Алло? произнёс он своим привычным, слегка уставшим «деловым» голосом.
В трубке послышался тихий, неуверенный вздох, а потом женский голос, который он не слышал более двадцати лет.
Юра? Это это я, Лада. Твоя однокурсница.
Он прислонился лбом к прохладному стеклу. Лада худенькая девчонка с косичками, сидевшая рядом на лекциях по матанализу, часто подшучивала над его амбициями и говорила, что главное не высота, а крепкие корни. Тогда он лишь снисходительно улыбался. Какие корни, когда надо взлетать?
Лада, выдавил он. Какими судьбами?
Он ждал просьбу о деньгах, помощи, работе так всегда бывало со старыми знакомыми, которые вдруг всплывали в контактах.
Но Лада сказала иначе.
Я звоню, потому что разбирала вещи у мамы на даче. Там нашлись твои старые конспекты и одна книга Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Ты её, помнится, на первой сессии потерял. Я потом её у себя нашла, да так и не вернула. Прости, времени не было.
Юрий молчал. Он не помнил никакого «Понедельника», помнил только графики, котировки, цифры контрактов. Вдруг из самых потаённых глубин памяти всплыло чувство восторга от этой книги, от истории о нормальных волшебниках. Он же тогда мечтал стать учёнымизобретателем.
И я подумала, голос Лады дрогнул, может, захочешь забрать? Мамину дачу продаю, поэтому всё разбираю. Может, память тебе дорога?
Он хотел отмахнуться, но вместо этого спросил:
А где дача твоей мамы?
В Старице, всё там же. Ты же бывал у нас.
Он вспомнил речку, запах костра, Ладу в простом ситцевом платье, молодых, бедных, счастливых, споривших о будущем человечества. И несколько однокурсников, приезжавших отдохнуть.
Хорошо, неожиданно для себя сказал Юрий. Давай адрес. Заеду.
Он ехал на своём внедорожнике по ухабистым проселочным дорогам, чувствуя, будто движется не в пространстве, а во времени, вспоминая юность, пахнущую дешёвым одеколоном.
Дача оказалась такой же, как в памяти, только забор покосился, а половина участка заросла травой. Лада вышла на крыльцо, почти не изменившись: без косметики, в простом платье, с проникновенным, всевидящим взглядом и прежней улыбкой.
Заходи, сказала она. Чай уже готов.
Они сидели за старым самоваром, а Лада рассказывала о своей жизни: бухгалтер в местном предприятии, живёт рядом с дачей, выросла дочь, уже внук, муж погиб в аварии. Небоскрёбы и биржевые сводки для неё как с другой планеты.
Она протянула потрёпанную книгу в картонном переплёте. Юрий взял её, страницы пожелтели, на полях его юношеские каракули. У него застрелил лёгкий укол под сердцем, словно ктото коснулся давно молчавшей струны.
Спасибо, что сохранила, сказал он глухо.
А что же делать? пожала она плечами. Всё ненужное, но выбросить рука не поднимается. Кажется, в этом и вся соль.
Не кажется, что всё зря? спросил он, почти с жёсткостью, которой сам не понимал. Прости, конечно. Но твоя тихая, незаметная жизнь Никаких событий, никакого масштаба. Ты когданибудь жалела?
Лада посмотрела на него без упрёка, с лёгкой печалью.
Масштаб бывает разный, Юра. Смотри, подвела к окну. Во дворе росла старинная раскидистая яблоня, её посадил её дед. А тот сарайчик построил её отец. Под яблонёй играла её дочь, сейчас внук бегает. Для меня это и есть весь мир. Жалею? Нет. Я просто живу.
Юрий смотрел на яблоню, на покосившийся сарай, на простой деревянный дом и вдруг ощутил острую, невыносимую мысль: он построил небоскрёб, но у него не было своего дерева, ничего, что хранило бы тепло его рук для потомков.
Он попрощался. Вечером у него был важный ужин с инвесторами, но он сел в машину, положил на сиденье потрёпанных Стругацких и завёл мотор.
Огни вечерней Москвы снова мерцали вперёд, маня к вершинам, но он уже не чувствовал себя хищной птицей, а одиноким путником, который всё время шёл не туда.
Он отменил встречу, доехал до своей новостройки, поднялся на двадцать второй этаж, подошёл к окну. Внизу кипела чужая жизнь. Взял книгу, провёл пальцами по шершавой обложке, открыл случайную страницу и прочитал: «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный!» Сидел почти до ночи, глядя, как гаснут огни огромного, безучастного города, и впервые за годы захотел не лететь выше, а найти точку на земле, где можно просто посадить дерево своё.
Утром проснулся с ощущением, будто внутри чтото переломилось, окончательно и бесповоротно.
Он медленно обернулся и окинул взглядом стерильнобелую, выверенную дизайнером квартиру: минимум мебели, пара дорогих картин, идеальный порядок. Здесь не жили, здесь ночевали между перелётами. Это была красивая, но бездушная декорация.
Он взял телефон, на мгновение задержал палец над кнопкой вызова секретаря, но передумал. Вместо этого набрал другой номер.
Алло, Лада? Это снова Юрий. Сделал паузу, подбирая слова. Ты не против, если я ещё ненадолго зайду? Хочу коечто спросить.
В её голосе прозвучало лёгкое удивление, но она согласилась.
Два часа спустя его внедорожник снова катил по пыльной просёлочной дороге. На этот раз он не давил на газ, а ехал медленно, вглядываясь в знакомые и забытые пейзажи.
Лада ждала его на том же крыльце и снова улыбнулась своей тихой, несуетной улыбкой.
Я думала, ты уже в городе, сказала она. У тебя же дела.
Дела подождут, отрезал Юрий и, не дав ей опомниться, выпалил: Продаёшь дачу. За сколько?
Она назвала сумму в несколько тысяч рублей для него это была мелочь.
Я покупаю, тут же сказал он. Но с одним условием.
Лада посмотрела на него с растущим недоумением.
Ты остаёшься здесь жить. Хозяин, управляющий не знаю, как назвать. Я я не смогу постоянно быть здесь, но хочу знать, что это место живое, что у него есть душа, и что я могу приезжать, когда захочу, чтобы посадить дерево.
Он говорил сбивчиво, не поделовому, путая слова. Лада молчала, а в её глазах он читал гамму чувств: недоверие, растерянность, надежду.
Юра, ты в своём уме? выдохнула она. Зачем тебе эта развалюха?
У меня есть небоскрёбы, горько усмехнулся он. А вот такого места нет. Я покупаю не дачу, а точку отсчёта. Твой ответ?
Она отвела взгляд, посмотрела на яблоню и тропинку к речке.
Хорошо, тихо сказала она. Но с условием: ты действительно будешь приезжать, сажать дерево, помнить, зачем тебе это нужно.
Они заключили сделку без юристов, простым рукопожатием. И впервые за много лет Юрий почувствовал, что заключает самое важное соглашение в своей жизни.
Он вернулся в свою стеклянную башню, продолжал переговоры, подписывал контракты, зарабатывал миллионы. Но по вечерам он подходил к окну не ради ощущения превосходства, а чтобы мысленно перенестись туда, за город, где пахло яблоками и свежескошенной травой.
Иногда он брал свой потрёпанный «Понедельник» и перечитывал строки, подчёркнутые когдато юношеской рукой, верящей, что можно сделать всех счастливыми бесплатно. Он начал понимать, с чего стоит начинать.
Сначала он приезжал на дачу как на объект инвестиций: ходил, делал заметки в дорогом планшете, составлял списки, что починить. Лада варила варенье, полола грядки и лишь изредка, прислонившись к косяку двери, смотрела на этого напряжённого человека в безупречных ботинках, которые безнадёжно портила деревенская грязь.
В один дождливый вечер они сидели на кухне, пили чай с малиновым вареньем. Деловые темы иссякли, а личные Юрий закрывал глухим заслоном.
Тогда Лада, не глядя на него, тихо спросила:
А помнишь, как мы на паре у Старикова спорили о Шекспире? Ты доказывал, что Гамлет не трус, а гениальный прокрастинатор. А я говорила, что он просто несчастный мальчик.
Юрий оторвал взгляд от чашки и посмотрел на неё, будто увидел впервые не бухгалтер, а ту девчонку с горящими глазами.
Помню, хрипло сказал он. И до сих пор считаю, что был прав.
А я что я, улыбнулась она, и в уголках её глаз собрались лучикиморщинки.
Он тоже улыбнулся, впервые не деловую, а настоящую.
Он стал приезжать чаще, но уже без планшета. Вместо этого привозил книги из городской квартиры и ставил их на полки, которые сам когдато отремонтировал. Они много говорили: о прочитанном, о прожитом, о том, что казалось важным тогда и что оказалось важным сейчас.
Однажды вечером он застал её за чтением внуку. Мальчик сидел на кровати, лампа золотила её лицо, она читала «Маленького принца», голос её был тихий, убаюкивающий, полон нежности, и у Юрия защемило в груди. Он стоял в дверях, не дышал, боясь спугнуть момент. Понял, что готов слушать её голос всю оставшуюся жизнь.
Он стал её помощником: сначала неловко, смешно, учился колоть дрова, чистить раковины, подвязывать помидоры. Лада бросала ему одобрительный взгляд, и он чувствовал себя не неудачником, а первооткрывателем бытия.
Первая зима пришла в канун Нового года. Дача утопала в снегу, из трубы вился дымок, пахло хвоей и печёными яблоками. Лада накрывала стол на двоих, её руки ловко расставляли тарелки, лицо было спокойно. Юрий, глядя на неё, понял с ясностью, не допускающей возражений: он дома. Впервые за долгие годы он был абсолютно, бесповоротно дома.
Он обнял её за плечи, прижался щекой к её волосам. Она замерла, потом расслабилась, положив руку сверху его.
Оставайся, тихо сказала она, не как просьбу, а как констатацию факта.
Я никуда не уеду, ответил он, и это было самым лёгким и самым верным решением в его жизни.
Они говорили без конца, навёрстывая упущенные годы, делились страхами и надеждами, обнажая старые шрамы. Он целовал её тёплые ладони, она гладила его седеющие виски. Это было не вспышка, а ровное, спокойное пламя, которое должно было согревать их до самого конца.
Утром солнце било в окно. Лада спала рядом, её лицо было безмятежно спокойно. Юрий вышел на крыльцо, холодный, колкий воздух, снег слепил глаза. На телефоне десяток пропущенных вызовов от партнёров. Он взял его в руку, посмотрел ещё мгновение и решительно выключил.
Он больше не был тем, кто парил над городом. Он стал тем, кто наконец пустил корни. И это была его главная, самая большая победа.
