Юрий стоял у огромного панорамного окна своей новой квартиры на двадцатьвтором этаже высотки в центре Москвы. Внизу, как расплавленная лава, текли огни вечерних магистралей, каждая машина крошечная бусинка, каждый светофор кристальный рубин или изумруд. Он смотрел вниз, чувствуя себя птицейхищником, нашедшей наконец свою опору.
Он добился всего. Вдалеке дымилась труба завода в Челябинске, который он когдато спас от банкротства. Его имя звучало в деловых кругах, его боялись и уважали. Квартира, «Гелендваген», часы стоящие дороже машины всё было на месте, всё, о чём он мечтал, пока в девяностые годы таскал тюки на базаре.
Жизнь выглядела как безупречный бизнесплан: каждое действие к прибыли. Но по вечерам, подходя к окну, он ощущал не торжество, а глухую тишину, звенящую, как в пустом храме.
Мобильный, второй «рабочий», вибрировал на стекле консоли. На экране незнакомый номер. Он уже хотел отклонить, но палец дрогнул. Может, новый клиент? прошептал он.
Алло? произнёс привычным, слегка усталым деловым голосом.
Тишина прервалась тихим, неуверенным вдохом, а потом женским голосом, который он не слышал более двадцати лет.
Юра? Это это я, Злата. Твоя однокурсница.
Он прильнул лбом к прохладному стеклу. Злата худенькая девчонка с косичками, сидевшая рядом на лекциях по математическому анализу, смеялась над его амбициями и говорила, что главное корни, а не высота. Тогда он лишь снисходительно улыбался: «Какие корни, когда надо лететь?»
Злата, выдавил он. Что тебя привело?
Он ждал просьбу о деньгах, работе, помощи. Но Злата сказала иначе.
Я нашла у мамы на даче твои старые конспекты и одну книгу Стругацкие, «Понедельник начинается в субботу». Ты её, как помню, потерял в первой сессии. Я её нашла, но так и не вернула. Прости, времени не было.
Юрий замолчал. Он не помнил «Понедельник», помнил лишь графики, котировки, цифры контрактов. Всплыл же странный восторг от той книги, от истории о обычных волшебниках, о которых он мечтал стать.
И я подумала, голос Златы дрогнул, может, захочешь забрать? Мамину дачу продаю, сейчас всё разбираю. Может, память тебе дорога?
Он мог бы сказать, что всё это пустяк, но вместо этого спросил:
Где дача твоей мамы?
В Старице, всё там же. Ты же бывал у нас.
Он вспомнил речку, запах костра, Злату в простом ситцевом платье, молодого, бедного, счастливого, спорившего о будущем человечества.
Хорошо, неожиданно сказал Юрий. Дай адрес, заеду.
Он мчался на своём внедорожнике по ухабистым проселочным дорогам, будто скользил не в пространстве, а во времени, пахнув дешёвым одеколоном юных лет. Дача выглядела, как в памяти, только забор покосился, половина участка заросла травой. Злата вышла на крыльцо, почти не изменилась: без косметики, в простом платье, с проникновённым всевидящим взглядом и прежней улыбкой.
Заходи, сказала она. Чай уже готов.
За старым самоваром они сидели, и она рассказала о своей жизни: бухгалтер в местном предприятии, дочь, внук, муж погиб в аварии, жизнь скромная, а небоскрёбы и биржевые сводки для неё как с другой планеты.
Она протянула потрёпанную книжку в картонном переплёте. Страницы пожелтели, на полях его юные каракули. Он ощутил лёгкий укол под сердцем, будто ктото коснулся давно молчавшей струны.
Спасибо, что сохранила, прошептал он.
А что делать? пожала она плечами. Всё лишнее, но рука не поднимает выбросить. В этом, кажется, вся соль.
Не кажется ли тебе, что всё зря? спросил он, с неожиданной жёсткостью. Прости. Но твоя жизнь тихая, незаметная, без масштабов. Ты жалела?
Злата посмотрела без упрёка, лишь с лёгкой печалью.
Масштаб бывает разный, Юра. Она подвела его к окну, где стояла старая раскидистая яблоня, саженая её дедом, и сарайчик, построенный отцом. Под этой яблоней играла моя дочь, теперь внук бегает. Для меня это и есть весь мир. Жалею? Нет. Я просто живу.
Юрий, глядя на дерево, сарай, простой деревянный дом, почувствовал острую мысль: он построил небоскрёб, но у него нет своего дерева, нет тепла, которое бы хранило его руки, его память для будущих поколений. Он достиг высот, но у него не было корней.
Он попрощался, ведь сегодня ждёт важный ужин с инвесторами. Сел в машину, положил на пассажирское сиденье потрёпанные Стругацких и завёл мотор. Огоньки вечернего города мерцали впереди, зовя наверх, но он уже не чувствовал себя хищной птицей, а одиноким путником, заблудшим в своей жизни.
Ужин он отменил, что для него было непривычно. Вернулся в новостройку, поднялся на двадцатьвторой этаж, подошёл к окну. Ниже кипела чужая жизнь. Юрий взял книгу, провёл пальцами по шероховатой обложке, открыл случайную страницу и прочитал: «Счастье для всех даром, и пусть никто не уйдёт обиженным!» Он простоял до ночи, глядя, как гаснут огни огромного безучастного города, и впервые захотел не лететь выше, а найти единственную точку на земле, где посадить своё дерево.
Утром проснулся с ощущением, что внутри чтото переломилось. Он медленно обернул взгляд на стерильнобелую квартиру, минимум мебели, дорогие картины, идеальный порядок. Здесь не жил, здесь ночевал между перелётами красивая, но бездушная декорация.
Он поднял телефон, почти нажал кнопку вызова секретаря, но передумал. Вместо этого набрал другой номер.
Алло, Злата? Это снова Юрий. Пауза, подбирает слова. Ты не против, если я ещё ненадолго заеду? Хочу коечто спросить.
В её голосе прозвучало лёгкое удивление, но она согласилась.
Через два часа его внедорожник снова скользил по пыльной просёлочной дороге, медленно, вникая в знакомые и забытые пейзажи. Злата ждала его на том же крыльце, улыбнулась своей тихой, несуетной улыбкой.
Я думала, ты уже в городе, сказала она. У тебя же дела.
Дела подождут, отрезал Юрий и, не дав ей успеть, выпалил: Продаёшь дачу? За сколько?
Она назвала сумму. Для него это была мелочь, смехотворные рубли.
Я покупаю, сказал он. Но с одним условием.
Злата посмотрела с растущим недоумением.
Ты останешься здесь жить, управлять, быть хозяйкой. Я не смогу постоянно быть, но хочу знать, что это место живое, у него есть душа, и я смогу приезжать, чтобы посадить дерево.
Он говорил сбивчиво, не поделовому, путая слова. Злата молчала, в её глазах читалась гамма чувств: недоверие, растерянность, надежда.
Юра, ты в своём уме? выдохнула она. Зачем тебе эта развалюха?
У меня есть небоскрёбы, горько усмехнулся он. А вот такого места нет. Я покупаю не дачу, а точку отсчёта. Твой ответ?
Она отводит взгляд, смотрит на яблоню, на тропинку к речке.
Хорошо, тихо сказала. Но с условием: ты действительно будешь приезжать, сажать дерево, помнить, зачем тебе это нужно.
Без юристов, без договоров, простым рукопожатием они заключили сделку. И впервые Юрий почувствовал, что заключает самое важное соглашение в своей жизни.
Он вернулся в столицу, в свою стеклянную башню, вел переговоры, подписывал контракты, зарабатывал миллионы. Но теперь по вечерам он подходил к окну не ради превосходства, а чтобы мысленно перенестись туда, где пахнет яблоками и свежескошенной травой.
Иногда он брал потрёпанный «Понедельник» и перечитывал строки, подчёркнутые юношеской рукой, веря, что можно сделать счастливыми всех, даром. Понял, с чего начать.
Сначала он приходил на дачу, как на объект инвестиций, делал заметки в дорогом планшете, составлял списки, что нужно починить. Злата варила варенье, полила грядки и, прислонившись к косяку двери, наблюдала за странным человеком в безупречных ботинках, которые безнадёжно портила деревенская грязь.
Однажды в дождливый вечер, оторвавшись от работы, они сидели на кухне, пили чай с малиновым вареньем. Разговор застрял: деловые темы иссякли, а личные Юрий ставил глухой барьер.
Тогда Злата, не глядя на него, тихо спросила:
Помнишь, как мы на паре у Старикова спорили о Шекспире? Ты доказывал, что Гамлет не трус, а гениальный прокрастинатор. А я говорила, что он просто несчастный мальчик.
Юрий оторвал взгляд от чашки, впервые увидел её не как бухгалтера, а как девочку с горящими глазами.
Помню, хрипло сказал. И до сих пор считаю, что был прав.
А я? улыбнулась она, в уголках её глаз заиграли лучикимеланхолии.
Он неожиданно улыбнулся в ответ. Это была не деловая, а настоящая улыбка.
С тех пор он приезжал чаще, но уже без планшета, привозя книги из городской квартиры и ставя их на полки, которые сам починил. Они много говорили: о прочитанном, о прожитом, о том, что казалось важным тогда и стало важным теперь.
Однажды вечером он увидел её, читающую внуку «Маленького принца». Лампа золотила её лицо, голос был тихим, убаюкивающим, полным нежности, и в груди Юрия защемило. Он стоял в дверях, боясь спугнуть хрупкое мгновение, и понял, что готов слушать её голос всю оставшуюся жизнь.
Он стал её помощником: учился колоть дрова, чистить раковину, подвязывать помидоры, ловил её одобрительный взгляд и чувствовал себя первооткрывателем великой науки бытия.
Настала первая зима, он приехал в канун Нового года. Дача утонула в снегу, дымок вился из трубы, пахло хвоей и печёными яблоками. Злата накрыла стол на двоих, её руки ловко расставляли тарелки, лицо оставалось спокойным. В тот момент он осознал с ясностью, которую нельзя возразить: он дома. Впервые за годы он был абсолютно, бесповоротно дома.
Он подошёл сзади, обнял её за плечи, прижался к её волосам. Она замерла, затем расслабилась, положив руку поверх его.
Оставайся, прошептала она, не как просьбу, а как факт.
Я никуда не уйду, ответил он, и это стало самым лёгким и верным решением в его жизни.
Они разговаривали без конца, навёрстывая упущенные годы, делясь страхами, надеждами, раскрывая старые шрамы. Он целовал её тёплые ладони, она гладила его седеющие виски. Это было ровное, спокойное пламя, которое должно было согревать их до последнего дня.
Утром он проснулся от солнечных лучей в окне. Злата спала рядом, её лицо было безмятежно спокойно. Юрий вышел на крыльцо, воздух был холодным и колким, снег слепил глаза. Он взглянул на телефон десяток пропущенных вызовов от партнёров. Держал его в руке ещё мгновение, затем решительно выключил.
Он больше не был тем, кто парил над городом. Он стал тем, кто, наконец, пустил корни. И это стало его главной, самой большой победой.
