Эй, представь: я стою у огромного панорамного окна своей новой квартиры на двадцать втором этаже в Москве. Внизу как река раскалённого света, живут огни проспекта Мира. Каждый автомобиль крошечный блеск, каждый светофор крошка рубина или изумруда. С этой высоты кажется, будто я лету над городом, словно сокол, наконецто нашедший свою опору.
Я всё добил. Вдалеке дымит труба старого завода им. Горького, который я когдато спас от краха. Меня знают в бизнескругах, меня боятся, меня уважают. Квартира, «Газель», часы, стоящие столько же, сколько новый «ТойотаКамри» всё на месте. Всё, о чём я мечтал, пока таскал мешки с картошкой на рынке в девяностые.
Жизнь выглядела как безупречный бизнесплан, где каждый ход приносит прибыль. Но по вечерам я всё чаще подхожу к окну и слышу не триумф, а гулкую тишину. Как в пустом храме, только без звонов.
Телефон, мой второй «рабочий», вибрирует на стекле. Я гляжу незнакомый номер. Уже собирался отмахнуть, но палец дрогнул. Может, новый клиент? Я всегда на связи.
Алло? пробормотал я, голосом, слегка уставшим от бесконечных переговоров.
С другой стороны тихий, неуверенный вдох, а потом женский голос, которого я не слышал больше двадцати лет.
Юра? Это это я, Василиса. Твоя однокурсница.
Я прижался лбом к стеклу. Василиса худенькая девчонка с косичками, сидела рядом со мной на лекциях по математическому анализу. Смех её над моими грандиозными планами, её фраза: «Главное не высота, а крепкие корни». Тогда я лишь снисходительно улыбался. Какие корни, когда хочется взлететь?
Василиса, вытащил я. Как поживаешь?
Я уже готовился к просьбе о деньгах или работе. Но она сказала иначе.
Я звонила, потому что разбирала вещи у мамы на даче в Старице. Там нашлись твои старые конспекты и одна книга Стругацкие, «Понедельник начинается в субботу». Ты её, кажется, потерял в первую сессию. Я нашла её, но так и не вернула. Прости, времени не было.
Я замолчал. Я помнил графики, котировки, цифры контрактов. Но откудато всплыло ощущение восторга от этой книги, от истории про обычных волшебников. Я тогда мечтал стать учёнымизобретателем.
Я подумала, её голос дрогнул, может, захочешь забрать? Мамина дача продаётся, я всё упаковываю. Может, тебе эта память дорога?
Я мог бы сказать, что это пустяки, что выбросит. Вместо этого спросил:
Где дача твоей мамы?
В Старице, всё там же. Ты же бывал у нас раньше.
Я вспомнил речку, запах костра, Василису в простом ситцевом платье. Мы тогда спорили о будущем человечества, мечтали изменить мир. И несколько однокурсников тоже приезжали отдыхать.
Давай, неожиданно сказал я. Дай адрес, я заеду.
Я посадил свой «Тайга» по ухабистым просёлочным дорогам, и казалось, что я не в пространстве, а во времени. Вспоминал запах дешёвого одеколона и юность.
Дача была точно как в памяти, только забор покосился, половина участка заросла травой. Василиса вышла на крыльцо, почти не изменилась: без косметики, простое платье, проникновенный взгляд, такая же улыбка.
Заходи, сказала она. Чай уже готов.
Мы сидели за старым самоваром, она рассказывала о своей жизни: работает бухгалтером на местном заводе, живёт недалеко от дачи, вырастила дочь, уже внук. Муж погиб давно в аварии. Небоскрёбы и биржевые сводки для неё будто с другой планеты.
Она протянула мне потрёпанную книгу в картонном переплёте. Страницы пожелтели, на полях мои юношеские каракули. Я почувствовал лёгкий укол под сердцем, будто ктото коснулся давно замолчавшей струны.
Спасибо, что сохранила, пробормотал я.
Что же делать? пожала плечами она. Всё ненужное, а выбросить рука не поднимается. Кажется, в этом и вся соль.
Тебе не кажется, что всё зря? спросил я, с какойто странной жёсткостью. Прости. Но твоя жизнь тихая, незаметная. Никаких событий, масштабов. Ты когданибудь жалела?
Василиса посмотрела без упрёка, но с лёгкой печалью.
Масштаб бывает разный, Юра. Смотри. Она подвела меня к окну. Во дворе стояла старая раскидистая яблоня, посаженная её дедом. Сарий, построенный отцом. Дочь играла под яблоней в куклы, а теперь внук бегает. Для меня это и есть весь мир. Жалею? Нет. Я просто живу.
Я смотрел на яблоню, покосившийся сарай, простой деревянный дом и понял: я построил небоскрёб, но у меня нет своего дерева, нет тепла, которое бы хранило моё наследие.
Я попрощался. Сегодня у меня ужин с инвесторами. Сел в машину, положил на сиденье книгу Стругацких и завёл мотор.
Огни вечернего Москвы снова мерцали вперёд, манили наверх. Но я уже не чувствовал себя соколом. Я ощущал себя одиноким путником, который всё время шёл не туда.
Ужин я отменил, что было для меня непривычно. Вернулся в новостройку, поднялся на двадцать второй этаж, подошёл к окну. Внизу кипела чужая жизнь.
Я взял книгу, провёл пальцами по шероховатой обложке, открыл случайную страницу и прочитал: «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный!» Я простоял почти до ночи, глядя, как гаснут огни огромного, равнодушного города, и впервые захотел не лететь выше, а найти точку на земле, где можно посадить дерево. И чтобы оно было моим.
Утром проснулся, будто чтото внутри переломилось. Оглядел свою стерильнобелую квартирудизайнерскую, минимум мебели, пару дорогих картин, идеальный порядок. Здесь не жили, здесь просто ночевали между перелётами.
Я взял телефон, почти нажал кнопку секретаря, но передумал. Вместо этого набрал номер.
Алло, Василиса? Это снова Юра. Пауза, подбираю слова. Ты не против, если я ещё ненадолго заеду? Хочу коечто спросить.
Она слегка удивилась, но согласилась.
Через два часа я снова вёз «Тайгу» по пыльной просёлке, теперь не спеша, вглядываясь в знакомые и забытые пейзажи.
Василиса ждала меня на том же крыльце, улыбнулась своей тихой, несуетной улыбкой.
Я думала, ты уже в городе, сказала она. У тебя же дела.
Делам время, отрезал я и, не дав ей успеть возразить, выпалил: Продаёшь дачу. За сколько?
Она назвала сумму. Для меня это были мелочи, почти копейки.
Я покупаю, сказал я сразу. Но с одним условием.
Василиса смотрела с растущим недоумением.
Ты останешься здесь жить. Хозяйкой, управляющей… Я не смогу быть постоянно, но хочу, чтобы это место было живым, имело душу, и я могла приезжать, когда захочу, чтобы посадить дерево.
Я говорил запинаясь, не поделовому. Она молчала, а в её глазах я видел смесь недоверия, растерянности и надежды.
Юра, ты в своём уме? наконец выдохнула она. Зачем тебе эта развалюха?
У меня есть небоскрёбы, горько усмехнулся я. А вот такого места нет. Я покупаю не дачу, а точку отсчёта. Твой ответ?
Она отвела взгляд, посмотрела на яблоню, на тропинку к речке.
Хорошо, тихо сказала. Но с условием: ты действительно будешь приезжать, сажать дерево, помнить, зачем это нужно.
Мы пожали руки, без юристов и договоров. И впервые за долгие годы я почувствовал, что заключаю самое важное соглашение в жизни.
Я вернулся в свою стеклянную башню, вел переговоры, подписывал контракты, зарабатывал миллионы. Но теперь по вечерам я подхожу к окну не ради ощущения превосходства, а чтобы мысленно перенестись туда, где пахнет яблоками и свежескошенной травой.
Иногда беру свой «Понедельник», перечитываю строки, подчёркнутые юношеской рукой, и понимаю, с чего нужно начинать.
Сначала я приезжал на дачу как на инвестиционный объект: делал заметки в дорогом планшете, составлял списки, что починить. Василиса варила варенье, полола грядки, и лишь изредка, прислонившись к косяку двери, смотрела на меня в безупречных ботинках, покрывающихся грязью.
Однажды, в дождливый вечер, мы сидели на кухне, пили чай с её малиновым вареньем. Разговор застрял: деловые темы иссякли, а я ставил эмоциональный заслон.
Тогда она, не глядя на меня, тихо спросила:
Помнишь, как спорили у Старикова о Шекспире? Ты доказывал, что Гамлет гениальный прокрастинатор, а я говорила, что он просто несчастный мальчик.
Я оторвал взгляд от чашки, впервые увидел её не как бухгалтера, а как девочку с горящими глазами.
Помню, хрипло ответил. И до сих пор считаю, что был прав.
Она улыбнулась, и в уголках её глаз засияли морщинкилучики.
Я улыбнулся в ответ. Это была не деловая улыбка, а настоящая.
Я стал приезжать чаще, но уже без планшета. Привёз книги из своей квартиры, поставил их на полки, которые сам отремонтировал. Мы много говорили: о чтённом, о прожитом, о том, что казалось важным тогда и теперь.
Однажды вечером я застал её, читающую внуку «Маленького принца». Свет настольной лампы золотил её лицо, голос был тихий, убаюкивающий, такой нежный, что у меня защемило в груди. Я стоял в дверях, не дышал, боясь испортить момент. Понял, что готов слушать её голос всю оставшуюся жизнь.
Я стал её помощником: учился колоть дрова, чистить раковину, подвязывать помидоры. Её одобрительный взгляд заставлял меня чувствовать себя первооткрывателем великой науки бытия.
Первая зима пришла в канун Нового года. Дача утонула в снегу, из трубы вился дым, пахло хвоей и печёными яблоками. Василиса накрывала стол для двоих. Я, глядя на её руки, понял, что я дома. Впервые за годы я был абсолютно, окончательно дома.
Я обнял её сзади, прижался к её волосам. Она замерла, потом расслабилась, положив руку на мою.
Оставайся, тихо сказала. Не как просьбу, а как факт.
Я никуда не уеду, ответил я. Это было самым лёгким и самым верным решением в моей жизни.
Мы говорили без конца, заполняя упущенные годы, делились страхами, надеждами, раскрывали старые шрамы. Я целовал её тёплые ладони, а она гладила мои седеющие виски. Это было ровное, спокойное пламя, которое будет согревать нас до конца.
Утром солнце забило в окно. Василиса спала рядом, её лицо было спокойно. Я вышел на крыльцо, холодный воздух ударил в лицо, снег слепил глаза. На телефоне десяток пропущенных звонков от партнёров. Я посмотрел на него, потом решительно выключил.
Я больше не был тем, кто парил над городом. Я стал тем, кто, наконец, пустил корни. И это оказалась моя главная, самая большая победа.
