Когда-то давно, казалось бы, в другой жизни, я пустила сына с семьёй пожить в моей квартире. Теперь же сама ютилась на съёмной, пока в моих стенах обосновалась бывшая сноха с чужим мужчиной…
— На прощальном собрании директор даже не стал церемониться: «Выбор невелик — или ищите работу, или ждите чуда», — вздохнула Антонина, тяжело опуская сумку на стул. — Всё ясно… но где сейчас эту работу взять?
Она вошла в кабинет с каменным лицом, а внутри всё сжималось от тревоги. Фирма шла ко дну — это было ясно, но всё равно теплилась надежда, что как-нибудь выкрутятся. Однако приговор оказался окончательным. Работа для Антонины была как воздух: двое детей, алиментов — ни копейки, родители старые, самим бы помощь получить.
Резюме она рассылала без остановки, знакомых обзванивала, дни и ночи проводила в поисках. Иногда шутила с коллегами: «Теперь только о работе и думаем, только не о своей». Кто-то уже устраивался, кто-то пропадал в неизвестности.
— Если будет туго — приходи к нам в гипермаркет, — кивнула знакомая из бухгалтерии. — Зарплата сносная, график свободный. Я словечко замолвлю.
Раньше такие предложения наводили на неё тоску. Теперь же — хоть какая-то соломинка.
Мысли прервал тихий всхлип. Антонина обернулась: у окна стояла Вера Степановна — бухгалтер с сорокалетним стажем, степенная, сдержанная, никогда не жаловавшаяся.
— Вера Степановна, что случилось? — Антонина вскочила. — Вас сокращают? Да вы же на пенсии, вам волноваться не о чем. Чайку налью, ещё пирожки остались. Давайте поговорим.
— Видно, отдыхать мне под мостом придётся, — прошептала старушка.
— Как под мостом? У вас же квартира, сын взрослый…
— Квартира есть, да только не для меня. Теперь снимаю угол. Тридцать тысяч в месяц — и то повезло.
Оказалось, у Веры Степановны была двухкомнатная, приватизированная вместе с сыном ещё в девяностых. После свадьбы пустила молодых к себе, а потом… всё пошло наперекосяк. Сноха забеременела, её прописали, потом и ребёнка. Свекровь терпела — крики, скандалы, сын ночевал у друзей. Всё списывали на гормоны, на «трудный период».
А через год — вторая беременность.
— Не выдержала. Ушла, — вздохнула Вера Степановна. — Сняла комнату. Думала — ненадолго.
Но «ненадолго» затянулось. В Новый год пришла с подарками — а на двери список должников. За её квартиру. Долг — триста тысяч.
— А мы-то тут при чём? — удивилась сноха. — Квартира ваша, вот и платите!
Сын только развёл руками: «Денег нет». Пришлось подписать соглашение — долг Веры Степановны, выплачивать четыре года.
— Я молчала… — прошептала она, глядя в окно. — Только звонила, спрашивала про внуков. Он говорил — всё хорошо. А потом встретила соседку. Та рассказала: сын развёлся. Уже год. А в квартире живёт сноха с новым мужем. И опять беременна.
— И сын что?
— Сказал: «У меня новая семья. А там дети. Выгнать не могу». А меня — смог.
Теперь Вера Степановна платит за квартиру, где живут чужие люди. Бывшая сноха устроилась как дома, а она — между работой и съёмной каморкой. Пенсии хватает только на лекарства и аренду. Накоплений нет. Помощи — тоже.
— Понимаю, ей некуда ехать… но почему я должна скитаться, пока она с любовником в моей квартире? — голос её дрожал. — Почему сын даже не вступился за меня?
Антонина молчала. Что тут скажешь, когда родной сын делает мать чужой в собственной жизни?
— Вы… к юристу ходили? — осторожно спросила она.
— А какой толк? Она прописана. А дети? Разве суд выгонит мать с детьми? Долг — на мне. Всё по закону.
И в этом вся беда. Всё «по закону» — но не по совести.
Той ночью Антонина долго ворочалась. Перед глазами стояла сгорбленная фигура Веры Степановны и её слова: «Хоть бы раз пожить по-человечески».
Где та грань, когда семья становится предательством? Когда сын решает, что мать — просто старуха, которая «всё стерпит»? Может, когда перестаёшь звонить? Когда удобнее думать, что у родителей «всё хорошо»?
Теперь Вера Степановна платит не только за квартиру. Она платит за доверие, за доброту, за желание помочь. И остаётся один вопрос:
Что делать, когда мать отдала всё — и осталась ни с чем?
