**Односторонний билет**
— Может, ты ему ещё трусы постираешь? Носки, а? Мужик взрослый, ей-богу! Пусть сам разбирается, — буркнул Вадим, пока Ирина натягивала куртку.
Говорил он вроде без злости, но так холодно, что у жены на секунду дыхание перехватило. Она опустила взгляд, засунула руки в карманы и, не оборачиваясь, медленно застегнула молнию.
— Может, просто помолчишь? — тихо бросила она в ответ.
Раздались шаги. Вадим вздохнул и ушёл в зал. Опять вечер. Опять один. А она несётся к своему отцу…
Подъезд утопал в снегу. Не в том праздничном, пушистом, что радует под Новый год. Нет, этот снег уже сдался мартовскому солнцу. Не таял, а просто превратился в чавкающую под ногами кашу.
Ирина села в машину и на секунду прижалась лбом к рулю. Хотелось рыдать. Хотелось, чтобы кто-то обнял и сказал: «Всё будет». Но вокруг было пусто. Она бросила взгляд на пакет с продуктами.
Печёные яблоки… Когда-то отец их обожал. Сам готовил, а теперь, наверное, и не вспомнит, как духовку включать.
Вадим не всегда был таким брюзгой. Вначале — лёгкий, заботливый, готовый на всё ради семьи. Ирину умиляло, как он суетился вокруг неё и детей.
Но после рождения второго ребёнка и роста счетов в нём что-то переключилось. Он делил мир на «своих» и «чужих». За «своих» — горой, а любое вмешательство извне воспринимал как личное оскорбление. Помощь посторонним считал слабостью.
Сначала Ирина находила это даже милым. Потом убеждала себя, что это его «язык любви». А теперь, когда «чужим» оказался её отец… Она не знала, что делать.
— Уехала. Сняла однушку у метро. Развод оформляю, — как-то раз сказала Ирине мать.
Так буднично, словно речь шла не о двадцати годах брака, а о смене занавесок. Для Ирины новость стала громом, хотя всё к этому шло.
— Ну вроде и мужик нормальный, а не сложилось, — жаловалась мать подруге.
— Да ты придираешься. Не пьёт, не бьёт — уже хорошо, — отмахивалась та.
— И это всё, что нужно для счастья? Нет, Галя. Нужна ещё близость. А какая у нас близость? Он вечера у компа, я вяжу рядом. Сидим, молчим. Ни вытащить его куда-то, ни разговорить…
После развода мать будто ожила. Записалась на танцы, освоила компьютер, который раньше ненавидела, завела страничку в соцсетях. Нашла подругу Лену, и теперь они вместе ездили по музеям.
Иногда Ирина ловила себя на мысли, что завидует. Хотя поводов не было. Просто у матери началась новая жизнь, где не было места ни ей, ни отцу.
А отец… Его жизнь, казалось, закончилась. После размена он перебрался в однушку на окраине. Квартира была неуютной, словно пропитанной его тоской. Николай сам стал частью этого уныния.
Ирина навещала его раз в неделю. Убирала, стирала, готовила. Иногда просто сидела рядом. Сначала он отнекивался. Потом начал пить. Не запоями, но достаточно, чтобы глаза мутнели, а речь становилась тягучей.
— Выбросила, как старый хлам, — ворчал он. — А ты тут улыбаться предлагаешь.
— Пап, хватит. Никто тебя не выкидывал. Вы просто… не сошлись.
— Видел я, как она «не сошлась». В инсте одни фото. А мне… Уже ничего не надо.
Сердце Ирины сжималось. Она не знала, как помочь, но и бросить не могла.
— Слушай, — как-то вечером сказал Вадим, когда она вернулась поздно и в плохом настроении. — У тебя синдром спасателя. То бабушка, то подруга. Дети подросли — теперь отец.
— У него никого нет. Только я.
— Ему пятьдесят четыре! Он что, единственный, кто пережил развод? Здоровый мужик. Пусть живёт как хочет!
— Он не привык к одиночеству. Он в нём тонет.
— А ты ему жилетка? Вдвоём утонете. И я — за компанию, если позволю этому продолжаться. Хватит к нему ездить!
Взгляд Ирины стал колючим, но она промолчала. Она всё равно поедет. Открыто или украдкой — неважно.
В квартире отца, как всегда, пахло табаком, перегаром и чем-то кислым. Сам Николай стоял на пороге в застиранной майке, прикрывающей живот, с кривой усмешкой и трёхдневной щетиной. У двери валялись пакеты с мусором и пара пустых бутылок.
— Ну заходи, раз приехала, — хрипло бросил он.
Она прошла на кухню. Тарелок в раковине было немного, но они явно лежали не первый день. На столе смартфон вещал о последних новостях. Николай сел, достал сигарету. Ирина заметила, как дрожали его руки, пока он чиркал зажигалкой.
— Опять пил? — спросила она, зная ответ.
— А разве нет причин? — буркнул он, затягиваясь. — Слушай, а тебе зачем сюда таскаться? Нравоучения читать?
Ирина вздохнула, пытаясь проглотить ком в горле. К его колкостям она привыкла. Даже к чёрствой неблагодарности. Но не могла смириться с тем, как он медленно гаснет.
— Я прихожу, потому что ты мне не всё равно. Я твоя дочь, если что.
— Брось. Тешишь своё чувство долга. Думаешь, если суп сваришь, всё вернётся?
— Хочу хоть то, что осталось, не потерять.
Он поднял глаза. Они были мутными, но на секунду прояснились. Губы дрогнули. Казалось, он хотел что-то сказать, но слова застряли.
Перед глазами Ирины мелькнуло воспоминание. Лето. Ей восемь. Она упала с велосипеда, разбила колени в кровь. Отец молча подхватил её на руки и понёс домой.
Потом обрабатывал раны зелёнкой. Те же руки. Только тогда они дрожали не от стакана. А он шептал: «Всё пройдёт», гладя её по голове.
Куда делся тот человек? Почему боль не проходит?
Она села рядом, но он так и не заговорил. Только хмыкнул.
— Хочешь суп? Принесла курицу, овощи. Можем вместе сварить.
— Кастрюль нет. Все сгорели.
— Сгорели? Как?
— Не знаю. Время пришло. Со старьём такое бывает.
БИрина молча взяла отца за руку, и в этот момент он неожиданно обнял её, как будто наконец-то увидел ту самую маленькую девочку с разбитыми коленками.
