Односторонний билет
— Может, ты ему ещё и кальсоны постираешь? Носки, да? Взрослый мужик, ей-богу! Пусть сам разбирается, — бросил жене Дмитрий, пока Люба натягивала куртку.
Голос его звучал будто без упрёка, но с таким ледяным оттенком, что жена на мгновение замерла. Опустив голову, она сунула руки в карманы и, не оборачиваясь, медленно застегнула молнию.
— Может, просто замолчишь? — тихо ответила она.
Раздались шаги. Дмитрий вздохнул и ушёл в гостиную. Опять вечер. Опять один. А она — мчится к отцу…
У подъезда лежал снег. Не тот, пушистый, новогодний. Этот уже сдавался под напором мартовского солнца, превращаясь в грязную кашу под ногами. Люба села в машину, на несколько секунд упёршись лбом в руль. Хотелось плакать. Хотелось, чтобы кто-то обнял и сказал: «Всё будет хорошо». Но вокруг было пусто. Взгляд упал на пакет с продуктами.
Печёные яблоки… Когда-то отец их обожал. Сам готовил, а теперь, кажется, даже не помнит, где у него духовка.
Дмитрий не всегда был таким колючим. В первые годы брака он был лёгким, весёлым, заботливым. Любу умиляло, как он суетился вокруг неё и детей.
Но после рождения второго ребёнка, когда расходы выросли, в нём пробудилось что-то другое. Он делил мир на своих и чужих. За «своих» готов был порвать кого угодно, а помощь «чужим» считал слабостью.
Сначала Люба находила это даже милым. Потом убеждала себя, что это его способ любить. А теперь, когда «чужим» стал её отец… Она не знала, что делать.
— Уехала. Сняла однушку у «Академической». Подала на развод, — как-то сказала Любе мать.
Словно речь шла не о двадцати годах брака, а о смене занавесок в кухне. Для Любы это стало неожиданностью, хотя всё копилось давно.
— Вроде нормальный мужик, а ничего не складывается, — жаловалась мать подруге.
— Да ты придираешься. Не пьёт, не бьёт — уже счастье, — отмахивалась та.
— Разве только это важно? Нужна же близость! А у нас что? Он — в компьютере, я — вязание в руках. Сидим, молчим. Ни вытянуть его куда-то, ни разговорить…
После развода мать будто сбросила оковы. Записалась на танцы, освоила ноутбук, завела страничку в соцсетях. Нашла подругу Галю, с которой теперь ездила по Золотому Кольцу.
Иногда Люба ловила себя на мысли, что завидует. Не было причин, но у матери будто началась новая жизнь — без неё, без отца.
Отец же… Его жизнь кончилась. После размена он переехал в однушку на окраине. Квартира была неуютной, словно пропитанной его тоской.
Люба навещала его раз в неделю. Убирала, готовила, стирала. Иногда просто сидела рядом. Сначала он отказывался от помощи. Потом начал пить. Не запоями, но достаточно, чтобы глаза мутнели, а речь становилась тягучей.
— Выбросила, как старый хлам, — ворчал он. — А ты хочешь, чтобы я радовался.
— Пап, хватит. Никто тебя не выкидывал. Просто… устали друг от друга.
— Устала, да… Фотографий — как грибов после дождя. А мне… Всё равно.
У Любы сжималось сердце. Она не знала, как помочь, но и бросить не могла.
— Понимаешь, — как-то сказал Дмитрий, когда она вернулась поздно и раздражённая. — У тебя синдром спасателя. То бабушка, то подруга. Дети подросли — теперь отец.
— У него никого нет. Только я.
— Ему пятьдесят шесть! Он что, единственный разведённый? Пусть живёт как хочет!
— Он не справляется. Тонет.
— А ты — его спасательный круг? Так и сама утонешь. И я — за тобой. Хватит к нему ездить!
Взгляд Любы стал острым, но она промолчала. Она всё равно поедет. Тайно или открыто — не важно.
В квартире отца, как всегда, пахло табаком, перегаром и чем-то кислым. Сам он стоял в дверях в потрёпанной майке, с перекошенной улыбкой и трёхдневной щетиной. У двери валялись пакеты с мусором и пустые бутылки.
— Ну заходи, раз приехала, — хрипло сказал он.
На кухне в раковине громоздились немытые тарелки. На столе смартфон бубнил новости. Александр сел, достал сигарету. Руки дрожали, когда он пытался зажечь зажигалку.
— Опять пил? — тихо спросила Люба, зная ответ.
— А у меня, по-твоему, нет причин? — буркнул он, затягиваясь. — Зачем вообще приходишь? Нотации читать?
Она глубоко вздохнула, пытаясь проглотить ком в горле. Привыкла к его колкостям, даже к неблагодарности. Но не могла смириться с тем, как он медленно гибнет.
— Я прихожу, потому что ты мне не безразличен. Я твоя дочь.
— Брось. Чувствуешь вину — вот и лечишь совесть. Думаешь, суп сваришь — и всё станет как раньше?
— Я хочу сохранить то, что ещё есть.
Он поднял взгляд. Глаза были мутными, но на секунду прояснились. Губы дрогнули — словно хотел что-то сказать, но не смог.
В памяти всплыло летнее утро. Любе семь лет, она упала с велосипеда, разбив колени в кровь. Отец молча подхватил её на руки, нёс домой, а потом мазал зелёнкой, приговаривая: «Потерпи, заживёт».
Куда делся тот человек? Почему теперь боль не проходит?
Люба села рядом, но он лишь хмыкнул.
— Сделаем суп? Принесла курицу, овощи.
— Кастрюль нет. Сгорели.
— Как сгорели? Все?
— Не знаю. Всё имеет срок.
Было ясно — он уходит в себя. Если надавить — исчезнет совсем. Поэтому она встала, разложила продукты и направилась к двери.
— Приеду через неделю. Только… будь здесь. Ладно?
— А куда я денусь?
Дома Люба листала «Авито», искала велосипед для сына. В рекомендациях мелькнуло объявление: «Продаётся „Зенит“». Сердце остановилось. Тот самый фотоаппарат, с которым отец не расставался годами. «Рабочий. Больше не нужен».
Ей захотелось исОна закрыла глаза, чувствуя, как по щекам катятся горячие слёзы — казалось, даже время замкнулось в этом горьком круге потерь.
