**Прогулка по чужой улице**
Сегодня небо опять разъярилось. Уже третью ночь оно бушует: гремит, гудит, будто кто-то швыряет с высоты огромные валуны прямо в землю. Мы с мамой проснулись в один миг. Она быстро укутала меня в плед, прижала к себе и потащила в ванную.
Когда начинается этот адский грохот, мы всегда прячемся здесь — в самом тесном уголке нашей хрущёвки, между стиральной машинкой и полкой с банками. Уселись на холодный кафель. Мама шептала молитву. Я следил за её губами — они дрожали, но она не останавливалась: чтобы её Ванюшка был жив-здоров, чтобы настал покой… чтобы кончилась война.
Я не совсем понимаю, что такое война. Но знаю — папа там. Где она идёт. А ещё ребята из двора говорили, что из-за неё небо стало злым и шумным. Хотя я их давно не видел — мама не пускает меня гулять. Сама выходит лишь раз в день — в «Пятёрочку». Берёт только хлеб да сгущёнку.
Я сидел, слушал её шёпот. Стало тоскливо… и скучно. Вспомнил про Топтыжку — моего плюшевого медведя. Он всегда спасал, когда было жутко.
— Мам, принеси Топтышку, пожалуйста, — попросил я.
Она взглянула на меня, стиснула крепче.
— Сейчас?
— Да, он меня успокоит.
Мама никогда не отказывала. Даже две «Мишки на Севере» за раз разрешала. Кивнула, улыбнулась одними уголками губ:
— Только сиди тут, ясно?
Я кивнул. И замер в ожидании.
Прошло, наверное, минут пять. Вдруг земля взвыла. Грохот разорвал воздух так, что стены затряслись. По полу запрыгала отколовшаяся плитка. Мне стало страшно. Но мама велела не вылезать, и я остался. Начал считать — от одного до ста. Хотел до двухсот, но сбился. Мама говорила, что в школе меня научат. Жду не дождусь.
Снова начал счёт, но мама не возвращалась. Я позвал её. Сначала шёпотом, потом громче. Тишина. Тогда я, дрожа, выполз в коридор.
Воздух был густ от пыли, будто зимний туман. Всё перекорежило. Я подполз к нашей комнате — той, где мы смотрели «Ну, погоди!». Там лежала стена. Полпотолка рухнуло. Где-то под грудой обломков должны быть и Топтышка… и, возможно, мама.
Я хотел завопить, но вспомнил: когда небо злится, кричать опасно.
Решил, что мама испугалась и выбежала во двор. Наверное, ищет меня там.
Её тапки остались у порога. Значит, убежала босиком. Я натянул куртку и выскользнул на улицу.
Снаружи было темно и жутко. Мороз пробирал до печёнок. Огляделся — и не узнал свой двор. Всё изменилось. Один дом сложился, как карточный домик. У другого не хватало половины. «Магнит», где мама брала хлеб, почернел и затих.
«Может, ночь всегда такая, — подумал я. — Или это война постаралась…»
Если война такая вредная, почему её не накажут? Почему взрослые молчат? Почему её не поставят в угол, как меня за разлитый компот?
Если бы она стояла рядом — я бы дал ей подзатыльник. Крикнул бы: «Убирайся к чёрту! Ты — вредина!» И она бы струсила. Потому что я — храбрый.
Я побрёл к площади, где раньше толклись голуби. Сегодня их не было. Поднял голову — и увидел: с неба падает звезда. Настоящая. Огненная. Не как все. Она летела прямо на меня.
Я знал: когда звёзды падают, надо загадывать желание.
Встал на колени, как мама в церкви. Закрыл глаза.
— Пусть мама найдётся. И Топтышка тоже. И чтобы война исчезла навсегда.
Больше мне ничего не нужно.
