28мая, суббота
Сегодня я снова оказалась в той же кухне, где каждый предмет, от холодного стального столешницы до скрипа старого старого люстрного светильника, напоминает о том, как тесно переплетаются наши судьбы. Я помню, как за дверью прозвучал бодрый голос: Даша, открой, это я! Принесла свежих пирожков с капустой, как любит Паша. Я медленно вытерла руки полотенцем, бросив тяжёлый взгляд на мужа, сидящего за столом, уткнувшегося в остывший кофе, будто в нём скрывался смысл всей его экзистенциальной борьбы.
Когда я открыла замок, в прихожую вошла Раиса Григорьевна массивная женщина в плотном пальто, с проницательным взглядом и пакетиком, от которого в воздухе поднимался аромат жареного теста. Её появление сразу разрушило тот стерильный порядок, к которому я так привыкла.
Здравствуй, Даша. Ты почему такая бледная? Не держишься? спросила она, оглядывая квартиру, словно ищет хоть какойнибудь след порядка. Пашка где? На кухне? Я так и знала.
Раиса без приглашения прошла в кухню. Паша, наконец оторвав глаза от чашки, кивнул ей, пытаясь выдавить из себя улыбку.
Мам, привет. Зачем ты так рано? проговорил он.
Для мамы нет «рано», сынок, провозгласила Раиса, ставя на стол пакет с пирожками, словно флаг. Ты выглядишь истощённым, осунулся. Вот, подкрепление. Кушай, пока горячие.
Я поставила чайник на плиту, двигаясь почти беззвучно, но в каждом моём движении таилось напряжение, как в театре перед началом спектакля. Я знала, что сейчас начнётся обычная бытовая болтовня: погода, здоровье родственников, цены в магазине. А потом, когда разговор будет «удобрён», Раиса перейдёт к главному.
Слишком чисто у тебя, Даша. Стерильно даже, заметила свекровь, проводя пальцем по столешнице и радуясь отсутствию пыли. Но уюта мало. Мужчине ведь тепло нужно, особенно в столь сложный период.
Я подала ей чашку.
Чай? Чёрный, зелёный?
Чёрный, как обычно. Пашка, хотя бы пирожок съешь. Он ещё горячий. Ты сидишь без аппетита, смотреть больно, нежно пододвинула Раиса тарелку к Паше.
Паша вздохнул, взял пирожок, но не стал сразу откусывать, вертя его в руках, как будто это был какойто философский артефакт.
Не до пирожков сейчас, мам, сказал он, и в этих словах прозвучал сигнал.
Раиса мгновенно сосредоточилась, её лицо приняло выражение сочувствия, отточенное годами.
Видишь, Даша, он в себе, в поиске. Творческая натура не может жить от звонка до звонка. Ему нужен час, чтобы переосмыслить путь. А в такие моменты ему как никогда нужна поддержка близкого человека. Женская мудрость это плечо, когда мужчине тяжело. Понять, принять
Её голоc звучал, как тёплое, но удушающее одеяло. Паша слушал, будто мученик, молча соглашаясь. Я же наливала чай, а пар, поднимаясь над фарфором, казался единственным живым явлением в этом доме.
Когда Раиса сделала паузу, я посмотрела ей в глаза. Пауза тянулась. Она поняла, что уговаривать бесполезно, и её голос стал жёстче.
Даша, Паша сейчас в трудном положении, ты должна его поддержать, войти в его положение
Эти слова стали как спусковой крючок. Я поставила чайник на подставку звук пластика, соприкасающегося с металлом, прозвучал резко, как выстрел. Поворот моего взгляда стал холодным и прямым, будто я готова к битве.
Раиса Григорьевна, давайте без «Дашек», произнесла я ровно, без эмоций, и голос мой прозвучал даже более угрожающе. Ваш сын мужчина сорока лет, а не потерявшийся щенок, которого нужно приютить. Я уже всё ему ясно объяснила. Либо он завтра идёт на работу, любой грузчиком, курьером, либо собирает вещи и едет к вам искать себя.
С лица Раисы сползла маска сочувствия, обнажив жёсткое недовольство.
Как ты
Именно так, перебила я, не повышая голоса, ставя пальцы на стол. Вы его так воспитывали, а теперь претендуете на роль спасителя. Я вышла замуж за партнёра, а не за инвестиционный проект, требующий постоянных вложений. У меня нет места для вашего «балласта».
Слово «балласт» повисло в воздухе. Паша дернулся, будто ударили, и наконец заговорил.
Даша, что ты говоришь при маме
Но ни одна из женщин не обратила на него взгляда. Их разговор продолжался, а его голос стал лишь фоном.
Ты никогда не понимала, прошипела Раиса, глаза сузились. Только калькулятор в голове. Деньги, деньги А душа? Ты понимаешь, что такое творческое выгорание? Это не лень! Это когда человек отдал себя работе и теперь нуждается в восстановлении. А ты со своими собеседованиями! Ты хочешь, чтобы гений разносил пиццу?
Я коротко рассмеялась; этот смех был страшнее крика.
Гений? Не смешите. Ваш сын не тонкая душа, а толстый слой инфантильности, который вы поливали всё его детство. Вы с детства кормили его пирожками, говорили, что он особенный и непонятый. И вот он вырос, полностью уверенный в своей «особенности», но не может её доказать, кроме как глубокомысленными вздохами над остывшим кофе. Его «выгорание» случилось в тот день, когда от него потребовали взять ответственность.
Каждое моё слово было точным ударом. Я не обвиняла, а констатировала факты, и эта холодная констатация была унизительнее любой истерики.
Мой сын одарённый человек! воскликнула Раиса, стукнув ладонью по столу, заставив чашки подпрыгнуть. А ты меркантильная мегера, которой лишь бы деньги в дом тащили, а душой твоего сына вам наплевать!
Верно, спокойно ответила я. Мне плевать, что творится в душе человека, который две недели лежит на диване, пока жена работает, чтобы платить за квартиру, в которой он сам и лежит. Так что не надо мне рассказывать о женской мудрости. Вы её уже применили и получили результат, сидящий сейчас за моим столом, не способный и слова в свою защиту сказать. С меня хватит. Допивайте чай и забирайте своего «искателя» с собой. Ему как раз нужен чемодан.
Эти слова упали на стол, как кислота, разъедая тонкую пленку семейного приличия. Паша, до этого лишь бледная тень, встал. Он отодвинул от себя пирожок, будто отрёкшись от последней связи с миром простых потребностей, и посмотрел на меня не как муж на жену, а как пророк на заблудшую паству.
Ты никогда не понимала, начал он тихо, но с глубокой вибрацией в голосе. Ты всё время пыталась втиснуть меня в свою парадигму: работа зарплата отпуск. Ты видишь лишь оболочку, Даша, а я говорю о сути, об эссенции!
Раиса тут же поддержала сына, бросив торжественный взгляд на меня.
Слышишь? Ты поняла хоть слово? Ему тесно в твоём мирке!
Но Паша жестом прервал её.
Я не просто «уволился», сказал он, входя в роль лектора. Я вышел из системы, которая превращает человека в винтик. Я ищу не «работу», а предназначение. Это требует времени, погружения, концентрации. Это духовный труд, гораздо сложнее, чем перегружать бумаги с девяти до шести.
Он говорил, упиваясь собственным голосом, словно великий титан, объясняющий законы вселенной простому человеку.
И что же ты за две недели своего «духовного труда» нашёл? спросила я холодным спокойствием, которое раздражало его сильнее крика. Открыл закон термодинамики, лёжа на диване? Или нашёл дзен, просматривая сериалы?
Вот! воскликнул он, указывая пальцем в потолок. Ты пытаешься измерить духовный капитал в материальных единицах! Ты не поймёшь, что такое выгорание, когда истощаешь не тело, а душу! Я отдал корпорации лучшие годы, а взамен получил опустошение. А ты требуешь, чтобы я вновь пошёл в это рабство! Ради чего? Ради новой модели телефона? Ради поездки на море, где такие же, как ты, фотографируют еду?
Именно! подхватила Раиса, вложив в слова всю свою матьярость. Она не понимает, сынок, что ты человек высокого полёта! Ей нужен не орёл, а рабочая лошадь, тащащая её повозку!
Я слушала их дуэт, будто гимн самооправданию, и внутри закипало чтото холодное. Я посмотрела на Пашу с горящими глазами, на его мать с благоговейным взором, и всё сложилось в одно: это не спор, а столкновение с целой вселенной лжи, эгоизма и невозможности брать ответственность.
Раиса Григорьевна, с чего вы взяли, что я должна содержать вашего сына? Он мой муж, мужчина, он должен содержать меня, а не наоборот! бросила я в её лицо, открыв всю ярость.
Комната погрузилась в глухую тишину. Паша замёр, словно ребёнок, застыл с открытым ртом. Раиса покраснела, воздух вырвался из лёгких. Я не дала ей ни секунды.
Я развернулась и, не оглядываясь, вышла из кухни, шаги твёрдые, размеренные, без спешки. Паша и Раиса переглянулись, в их взглядах смешались недоумение и тревога.
Через минуту я вернулась, неся большой тёмносиний чемодан на колёсиках тот, с которым мы когдато уезжали в свадебное путешествие. Я поставила его посреди кухни, между столом и парой, щёлкнула замками и открыла крышку. Пустота внутри выглядела как знак, как безмолвное заявление.
Даша что ты делаешь? пробормотал Паша, наконец нашёл голос.
Я не обратила внимания. Я подошла к шкафу, где висело его кашемировое пальто, и бросила его в чемодан.
Это для поиска себя в холодных реалиях, произнесла я ровным, металлическим голосом.
Затем из ящика я достала его выглаженные рубашки, одну за другой бросила в чемодан, небрежно сложив.
А это для собеседований. На роль гения, мессии, духовного гуру. Обычному дресскоду, но пусть будет.
Паша смотрел с ужасом, как если бы я разрушала его личность. Я взяла его книги по саморазвитию, философии, собрала их в кучу и бросила сверху на рубашки.
Это духовная пища! Её в пути будет много.
Раиса, оправившись от шока, бросилась к мне.
Ты с ума сошла! Это же его вещи!
Было его. Теперь это ваш багаж, отрезала я, не оборачиваясь. Я положила его ноутбук в отдельный отсек. Инструмент для поиска предназначения. Или для просмотра сериалов, в зависимости от степени просветления.
Последними в чемодан полетели его туфли, глухим стуком упавшие, как камни. Я захлопнула крышку, защёлкнула замки и, держа ручку, протолкнула чемодан к ногам Раисы, остановив его в сантиметре от её ботинок.
Я выпрямилась, посмотрела на обеих женщин холодным, выжженным взглядом.
Вы говорили, что ваш сын одарённый. Забирайте свой дар. Я им насытилась. Оформляйте возврат производителю.
С этими словами я снова развернулась и вышла, оставив их одних: растерянного «гения», его яростную мать и пустой чемодан, стоящий, как надгробный камень, на месте разрушенной семейной жизни. В квартире наступила оглушающая тишина, которую уже никогда не нарушит наш совместный быт.
