Мамино утро в полшестого
В прошлую субботу мы с мужем Дмитрием вскочили в пять тридцать, будто нас облили ледяной водой. Виной всему моя любимая мама, Валентина Сергеевна, которая двадцать лет пропадала на заработках в Чехии и Италии, а теперь, вернувшись, превратилась в живой будильник, бодро сияющий нам в лицо в выходные на рассвете! В это время обычные люди сладко спят, мечтая о долгом сне, а мы с Димой носились по дому, потому что мама решила, что раннее утро — идеально для уборки, щей и душевных разговоров. Я её обожаю, но порой так хочется зарыться в одеяло с головой и сделать вид, что не слышу её боевого: «Люба, подъем, полдня уже прошло!»
Моя мать — ураган в юбке. Два десятка лет она трудилась за границей, чтобы поднять нас с сестрой. Пока мы взрослели, она мыла полы в пражских отелях, ухаживала за итальянскими пенсионерами, присылала рубли на учёбу и новые вещи. Я всегда ею гордилась, хоть и тосковала страшно. Год назад она приехала — с чемоданом воспоминаний, привычкой вставать с первыми лучами и зарядом энергии на десятерых. Мы с Димой предложили ей поселиться в нашем доме, чтобы она наконец отдохнула. Но отдых для Валентины Сергеевны — это сказка для ленивых. Она расслабляется, только когда спит, а спит, кажется, пару часов ночью.
В ту субботу я мечтала о сне. Неделя выдалась адской, хотелось полежать, потягивая кофе, глянуть кино. Но в полшестого утра кухня загремела, и мамин голос прогремел: «Любушка, Димон, подъём! Тесто для пирожков уже подходит!» Я приоткрыла глаз, взглянула на Дмитрия — он уткнулся в подушку и простонал: «Любка, твоя мама нас похоронит». Я прошептала: «Терпи, это же мама». Но внутри уже готовилась к новому маминому штурму.
На кухне царил хаос. Мама в ситцевом фартуке месила тесто, на плите шумели щи, а на столе красовалась миска с грибами для начинки. «Мам, — говорю, — зачем так рано? Можно же к обеду испечь!» А она, не отрываясь: «Люба, утро — золотое время! Пока вы валяетесь, жизнь утекает!» Жизнь? В половине шестого? Дима, пытаясь схитрить, предложил: «Валентина Сергеевна, может, кофе сделаю?» Но мама отмахнулась: «Кофе подождёт, Димка, грибы чистить умеешь?» Мой несчастный муж, видевший грибы только в супе, покорно взял нож.
Я обожаю мамину бодрость, но порой она меня сбивает с ног. Она не просто готовит — она устраивает кухонную революцию. За час мы с ней начистили ведро картошки, замесили ещё тесто и нажарили котлет, потому что «щи без мяса — не щи». Дима попытался улизнуть под предлогом «проверить машину», но мама его поймала: «Димон, помой сковородку, а то Люба не успеет!» Я взглянула на мужа с жалостью — он явно жалел, что не притворился мёртвым.
Пока мы работали, мама сыпала историями: как учила чешский, чтобы спорить с шефом, как в Италии пекла блины для соседей, как скучала. Я слушала и умилялась, но втайне думала: «Мам, ну хоть в выходные поспи подольше!» Я пробовала договориться: «Может, в следующую субботу встанем в семь?» Но она только фыркнула: «Люба, в семь утра половина дел уже сделана!» Каких дел? Мы ещё глаза протереть не успели!
К обеду кухня блестела, пирожки румянились, щи дымились, а мы с Димой походили на выжатый лимон. Мама, свежая, как роса, поставила перед нами тарелки и объявила: «Вот, родные, это и есть счастье! Кушайте, пока горячие». Мы ели, и я не могла не признать: щи были объеденье. Дима шепнул: «Любка, твоя мать — комбайн, но стряпает — закачаешься». Я расхохоталась, но в душе знала: мама такая, потому что всю жизнь пахала, крутилась, вытягивала нас. И теперь хочет, чтобы мы жили так же — на всю катушку, даже если это начинается на рассвете.
Поделилась с подругой, пожаловалась на мамины побудки. Она рассмеялась: «Любка, да это же твоё золото! Потерпи, она вас жизни учит». Учит? Возможно. Но я всё ещё мечтаю о субботе, когда мы с Димой проснёмся без маминого «подъём, уже утро». Я попыталась схитрить: «Мам, давай в воскресенье печь, а в субботу спать?» Она покачала головой: «Люба, в воскресенье грядки полоть!» Полоть? Дима, услышав это, поперхнулся чаем.
Теперь я пытаюсь совместить любовь к маме и остатки нервов. Она — моё солнце, мой герой, но иногда оно обжигает. Я бесконечно благодарна за всё, что она сделала, за её щи, за её неугасающий запал. Но я всё же надеюсь выпросить хотя бы одну спокойную субботу. А пока беру ложку, уплетаю её суп и думаю: может, в полшестого утра и правда есть своя прелесть? Просто я её пока не разглядела…
