Тень расчёта
С самого начала знакомства между Алиной и её свекровью, Галиной Сергеевной, повеяло чем-то ледяным. Будто между ними возвели невидимую стену, отрезая Алину от тепла, на которое она так надеялась в новой семье. Свекровь смотрела на неё, словно на непрошеную гостью, вторгшуюся в её идеально выверенный мир. В её шикарной квартире в центре Москвы всё кричало о достатке: паркет из красного дерева, картины знаменитых художников, люстры с хрустальными подвесками. Но за этим блеском скрывалась пустота — холодная, расчётливая, как ветер в декабре.
Алина избегала встреч. Её муж, Артём, уговаривал её «найти общий язык», уверяя, что мать просто «такой человек — привыкает медленно». Но каждый визит превращался в пытку. Разговоры неизменно сводились к финансам: во сколько обошёлся ремонт, куда выгоднее вложить миллион, кто кому и сколько должен. Для Галины Сергеевны у всего в мире была цена, даже у родства. Алина чувствовала себя вещью на аукционе — осмотрели, но оставили на полке.
Прошло несколько лет. Однажды поздно вечером раздался звонок. Голос свекрови, всегда чёткий и властный, дрожал: она слегла. Галина Сергеевна умоляла Алину приехать. Та застыла, сжимая телефон. В голове всплывали годы пренебрежительных взглядов, колких замечаний, разговоров «по душам», которые вели только к подсчёту чужих долгов. Ехать или нет? Сердце рвалось между обидой и мыслью «а вдруг правда плохо?». В итоге она схватила сумку и поехала в тот роскошный особняк.
Алина застала свекровь в спальне. Галина Сергеевна лежала под тонким кашемировым пледом, лицо её осунулось, глаза потеряли привычный блеск. Она жаловалась на боли, слабость, одиночество. Алина вглядывалась в неё, пытаясь понять: это искренняя беспомощность или очередной спектакль? Но сомнения развеялись, когда та вдруг схватила её за руку, прошептав: «Не бросай меня…» Алина вызвала «скорую», договорилась с лучшими врачами, сутками дежурила у больничной койки, подкупала медсестёр деликатесами из «Азбуки вкуса».
Лечение затянулось на недели. Галина Сергеевна потихоньку приходила в себя. Когда её выписали, Алина помогла ей вернуться домой, убиралась, готовила борщи и котлеты. Она ждала хоть капли благодарности — намёка, что её старания замечены. Но вместо этого свекровь, развалившись в своём кожаном кресле за десять тысяч евро, сухо поинтересовалась:
— Сколько я тебе должна за эти хлопоты?
Алина онемела, чувствуя, как что-то внутри ломается.
— Вы серьёзно? Я помогала вам потому, что… это просто по-человечески! — голос её задрожал.
— Не будь ребёнком, — фыркнула Галина Сергеевна, но улыбка её была пуста, как холодильник после Нового года. — Я всегда плачу за услуги. Деньги — самая честная благодарность.
— Вы правда верите, что можно купить абсолютно всё? — Алина сжала кулаки. — Будь вы настоящей матерью, Артём сам бы носился с вами. Вам не пришлось бы тайком звонить мне!
Галина Сергеевна нахмурилась. Губы её дёрнулись, но она промолчала. В глазах мелькнуло что-то — то ли злость, то ли растерянность. «Чего она от меня хочет? — пронеслось в голове свекрови. — Я просто живу по своим принципам. Разве это плохо?»
Алина ушла, хлопнув дверью. На следующий день на карту ей пришёл перевод. Сумма в уведомлении от Сбера резала глаза — хватило бы на пару хороших шуб. Для Алины это было как плевок в душу. Она не стала возвращать деньги — не из-за жадности, а потому что устала биться головой об этот гранитный бабский эгоизм.
Артём так ничего и не узнал. Для него мать оставалась «строгой, но справедливой». Алина молчала, пряча правду где-то глубоко внутри, зная, что иногда молчание — дороже скандала. Но теперь, глядя на мужа, она каждый раз ловила себя на мысли, что между ними вырастает тень — тень тех самых расчётов, которые так любила его мать.
