Отец ушёл, узнав о романе матери с её сослуживцем. В доме разыгралась буря.
— А чего ты хотел? Вечно я одна, как перст! Ты сутками пропадаешь на службе. Я — женщина, мне нужно внимание!
— Ну что, если я твоего внимательного Витальчика посажу? Подброшу ему чего-нибудь, и — за решётку, а? — сквозь ледяную ярость процедил отец.
Он работал опером в милиции.
— Не посмеешь! Не смей! Ты сам всё разрушил.
Мать опустилась на диван, заливаясь слезами. Отец уже собрал свои нехитрые пожитки и двинулся к выходу. Я замер у двери, ведущей из прихожей в зал, готовый броситься на порог, лишь бы он не ушёл. Что за безумие? У нас всегда была крепкая, дружная семья. Родители никогда не ругались, шутили одинаково и вместе смеялись. Да, отец пропадал на работе, возвращался вымотанным, мечтая только о сне. Но те редкие моменты, когда мы собирались вместе, доказывали — у нас всё хорошо! Как же мать решилась всё разрушить?! И неужели отец не простит?
— Глеб, не уходи… — сдавленно выдохнула мать, оторвав ладони от лица. — Прости меня! Останься. Ваня, не пялься тут!
Но я не сдвинулся. Врос в дверной проём. Мне, двенадцатилетнему, казалось, что я могу спасти то, что считал счастливой семьёй.
— Вань, пропусти, — отец сказал это тем тоном, каким говорил по работе. Не домашним. Не нашим.
— Не уходи! — вырвалось у меня.
— Дай пройти!
Тот же холод.
— Пап… а я?
Он отстранил меня, словно мебель, и вышел. Мне кажется, он спешил уйти, чтобы не наломать дров. Не только чтобы не ударить мать в гневе — при нём ведь был табельный. В глазах отца бушевала такая злоба, что он поступил правильно. Теперь я это понимаю. Но в тот день он стал для меня человеком, который отшвырнул меня, как пустой стул. А мать — той, что устроила этот кошмар.
Виталик, конечно, оказался сволочью и бросил мать следом за отцом. Она осталась в страшном положении: муж ушёл, любовник исчез, сын винит её во всём. Ей было тяжело, а тут ещё я…
Я начал пропадать на улице, связался с шпаной. Сначала — мелкие кражи, потом наглели всё больше. Попались на ограблении какого-то мажора — не все. У него была охрана, схватили двоих — меня и Стёпку. Отец, к тому времени уже начальник оперчасти, приехал в отдел, где меня держали. Фамилия у нас была редкая — Берёзкин — и отчество не Иванович, а Глебович. Кто-то знал отца, вот и позвонил.
— Выходи, — бросил он мне.
— Пошёл ты, — прошипел я.
Он вытащил меня из камеры.
— А Стёпка? — закричал я, дёргаясь.
Отец заволок меня в допросную и врезал пару раз так, что искры из глаз. Стирая кровь со слезами по лицу, я ненавидел его всё сильнее.
— Сколько тебе?
— Чего? — не понял я.
— Лет-то сколько? Пятнадцать?
Меня передёрнуло.
— Поздравляю! Ты не знаешь, сколько твоему сыну!
— Да потому что ты не мой! — рявкнул он мне в лицо. — Я Гальку беременную взял. Думал, будет мне верной женой. А она… — тут он грубо выругался, — такой и осталась.
— А кто мой отец? — тупо спросил я.
Он дал мне платок и воду. Вытершись, я всхлипнул. Глеб сел напротив:
— Прости, что ударил. Ты меня подвёл. Думаешь, у меня своих дел мало?
— Ну и иди делай их, — буркнул я.
— Вань… по бумагам ты мой. И алименты я плачу исправно. Но если так пойдёт дальше — откажусь. Пусть сажают — какое мне дело?
— А сейчас?
— Что сейчас?
— Ну… сейчас не посадят?
Он покачал головой.
— А Стёпка?
— У Стёпки свой отец есть. Богатые они. Разберутся. Ты о себе думай. Или ты полагаешь, в зоне мёдом намазано? Это ад! А малолетка — ад в квадрате.
В тюрьму я не хотел. Просто жить было тошно, больно смотреть на мать. Вот и… искал отвлечения. Об этом я и сказал отцу.
— Короче, выбор за тебя никто не сделает. Или начинаешь жить как человек — учишься, о будущем думаешь. Или кривая дорожка, конец которой известен. Не хочешь в тюрьму — меняйся. Свободен.
Я двинулся к выходу. У двери его голос остановил меня:
— И мать не вини. В разводе всегда виноваты оба. А то, что я про неё ляпнул — это сгоряча. Забудь.
— Глеб… пап, вы же любите друг друга! Может, помиритесь? — без веры спросил я.
— И про это тоже забудь, сынок.
Пацаны из нашей шайки не хотели отпускать. Пришлось подраться, походить в синяках. Но я отбился. Стёпку отец вытянул на условку, и он вернулся к прежнему. Я же выбрал иное.
Мать простил. Очень старался. Хотел спросить, от кого она меня родила, но передумал. Некогда было копаться в прошлом — учёба запущена, хвосты тянулись за мной, как шлейф.
Я подтянул оценки и подал документы в несколько учебных заведений МВД.
— Ты с ума сошёл? — возмущалась мать. — Это же каторга! Вспомни отца! Это не жизнь.
Отца я вспоминал часто. Но не виделись. Без обид, без слов. Получив диплом и лейтенантские погоны, я приехал к нему без предупреждения. Не за чем-то — просто чтобы показать: я выбрал верный путь. Не свернул на кривую.
Отец всё так же возглавлял оперчасть. Дальше не продвинулся — видно, его всё устраивало. Я постучал в кабинет.
— Здравия желаю, — отдал честь. — Лейтенант Берёзкин. Разрешите?
— Ванька? — остолбенел отец.
Значит, мать не проболталась.
— Да ладно, сынок… Вольно. Садись, рассказывай.
Отец налил мне чаю. Предложил коньяк, но я отказался. Говорили около часа. Изредка Глеб отвечал на звонки. Виски его поседели, лицо изрезали морщины. Этот чужой и родной человек смотрел на меня со слезой в глазу.И когда он обнял меня перед уходом, я понял, что неважно, чья кровь течёт в моих жилах — этот седой, уставший человек навсегда останется моим отцом.
