Неужели меня даже спросить не дадут? Тогда со мной не будет и копейки! матьзять замерла, когда я ударил рукой по столу.
Аглая сидела на краю дивана, будто бы балансировала на натянутой проволоке. Под ней стояла дорогая обивка, которую она сама себе выбрала та самая, о которой Елена Михайловна три месяца подряд называла «рыночной безделушкой». Василий же раскинулся в кресле, скрестив ноги, и щёлкал подсолнечными семечками, хотя уже давно перестал быть молодым. Тридцать восемь лет, отец двоих детей, а всё ещё щёлкает семечки, как школьник на дворовой площадке.
Ну, Аглашка, пробормотала Елена Михайловна, громко став на стол кастрюлю борща, мы с Васей поговорили и решили: продадим твою машинку. Ты всё равно работаешь неподалёку, а Глафире нужно добираться в поликлинику. Ведь она не может ехать в маршрутке с животом, правда?
«Поговорили», прошипела Аглая в уме. Так меня здесь просто поводырём делают на поводок вешают и куда захотят, так и несут.
Ты меня спрашивала? ровным, холодным голосом ответила она, глядя в глаза тёще.
Что тут спрашивать? пробормотала старуха, налив себе борща. В нашей семье, когда ктото в беде, все помогают. Я так воспитывала сына. А ты только о себе думать умеешь
Василий, не отрываясь от телефона, пробормотал:
Аня, ты же знаешь, что Глафира беременна, ей сейчас тяжело Это временно. Как только она встанет на ноги, вернём всё.
Вернём? ухмыльнулась Аглая. Поставишь это в письменной форме? Или будет, как тот кредит на кухне у мамы, который «пять лет на хранении» всё ещё в её руках?
Какой ты меня обвиняешь? вспыхнула Елена Михайловна. Я не твой враг! Я твоя мать! Ты сама должна помогать, а не сидеть, будто принцесса! Всё против тебя, всё несправедливо!
Аглая встала. Не крик, не драма, а простое завершение. Долгое время она терпела, как семья «любовно» обрезала ей крылья. Не сказав ни слова, она пошла в спальню, где и начался хор:
Она злая? шептала тётка в полголоса, будто Аглая глухая.
Аня, серьёзно? возразил Василий. Не будь такой строгой. Мама, наверное, так не имела в виду
Я говорю как мать! заявила Елена Михайловна. Если ты этого не поймёшь, значит ты уже не из нас. Ты не вписываешься в эту семью.
Через несколько минут Аглая вернулась с документами на машину и положила их на стол.
Итак, договор. Машина моя, зарегистрирована на меня. Квартиру, кстати, я унаследовала от бабушки ни у кого из вас права на неё нет. Это мой единственный «вклад» в вашу версию семьи.
Ты готова всё разрушить изза кусочка металла?! вскрикнула Елена Михайловна.
Нет, изза тебя, сказала Аглая, кивнув. Изза твоего бесконечного контроля и твоей трусой покорности, Васё.
Аня, подожди, стонал Василий, держась за голову. Мы же хотели помочь Глафире
Тогда продайте свой гараж с ладачкой 2003 года, отрезала Аглая с острой улыбкой. Так вам будет легче пользоваться такси, не разваливаясь.
Тётка громко стучала ложкой по миске.
Ты не жена, а бизнесвумен. О тебе только имущество и бумаги. Никакого сердца, никакой совести.
А ты? Всё, что у тебя, любовь и сострадание? парировала Аглая. Забавно, как всё это всегда обходится мне в счёт. Какая удивительная «благотворительность» у вас.
Она ушла в ванную, захлопнула дверь и попыталась успокоиться. Дрожала не от страха, а от ярости.
Через пару часов Василий вошёл в спальню без семечек, без телефона, без гордости.
Аня поговорим.
Слишком поздно, Васё. Слишком поздно пить Боржоми после того, как твоя мама продала почки. Ты даже не произнёс ни слова, когда обсуждалась моя машина. Что это было?
Я не хотел ссору
Ты всегда хочешь лишь тишины, а эта тишина означает, что ты молчишь, пока я отказываюсь от своих прав, своей собственности и здравого смысла.
Василий тяжело выдохнул.
Давай обсудим завтра, как взрослые. Сядем, разберёмся. Не вспыхивай.
Аглая посмотрела ему прямо в глаза.
Ты всё ещё мой муж, Васё? Или ты уже всё время служишь своей маме?
Он молчал.
Квартира погрузилась в гнетущую тишину. Даже борщ остывал.
На следующее утро Аглая проснулась раньше обычного. Солнечный свет, будто зная, что сегодня будет переломный момент, пробивался сквозь окно. Василий храпел на кухонном диване, будто ничего не случилось, словно только выиграл спор о шторах, а не предал её матери.
Она наливала себе кофе, стараясь не звякнуть чашками не из уважения, а из принципа. Шум был эмоцией. Сегодня она была сталью.
Хватит. Они не получат ни дюйма её жизни.
Елена Михайловна влетела в кухню в халате, в сетке для волос, с лицом, полным упрёков.
Ну что, хозяйка квартиры, презрительно сказала она, как спалась в своих законных квадратных метрах?
Аглая молча встретила её взглядом, настолько острым, что если бы Елена Михайловна была хотя бы чутьwise, то сразу бы вышла из этой комнаты. Но глупая храбрость самая разрушительная.
Я думала, продолжила тётка, садясь за стол и тянувся к чашке Аглаи, возможно, ты просто не понимаешь, как работает семья. В моё время, если муж в беде, жена стоит за ним, как скала. Ты же больше похожа на нотариса на кладбище считаешь, кому что достанется.
Приятная метафора, спокойно ответила Аглая, отнимая чашку. Только я не на кладбище, а в браке. Или была.
О, драма, фыркнула тётка. Как в мыльной опере. Ты не думаешь, что переигрываешь, Аглашка?
В этот момент вошёл Василий, потирая голову в штанах-джоггинсах, которые Аглая уже два года просила выбросить.
Мам, ты опять начинаешь? пробормотал он.
А ты опять молчишь? бросила Аглая, обернувшись к нему. Сейчас, Васё, выбирай. Сейчас.
Не драматизируй, пробормотал он, стараясь звучать мудро. Мы можем решать всё, как взрослые.
Тогда будь взрослым. Скажи: кто ты? Мой муж или продолжение маминой кухни?
Елена Михайловна встала, голос её стал ледяным.
Сынок, скажи откровенно она важнее тебя или мать? Я воспитывала тебя, кормила, вышла за неё замуж вот так всё и обстоит?
Василий стоял, как осёл на перекрёстке, выбирая между двумя магазинами, имея лишь один купон.
Аглая подошла ближе.
Что меня ранит больше? Не то, что ты меня не защищаешь. А то, что ты защищаешь их, а сам молчишь, будто тебя и нет в этом. Как будто наш брак телешоу, а не жизнь.
Я не хотел войны пробормотал он.
Это не война. Это убежище. Я ухожу. Точнее, ты уходишь.
Мы?
Аглая открыла гардероб, вытащила его сумку, бросила в неё его рубашки.
Пять минут. Иначе я сама всё выкину. Что важнее мать или эта квартира? Оставь ключи на столе. И возьми борщ он её. Попробуй.
Василий смотрел на неё, как кошка на закрытый холодильник, надеясь, что ктото откроет его.
Аня
Слишком поздно, Василий. Я больше не верю, что ты вырастешь. Сорок лет, а ты всё ещё под юбкой. Мне не нужен такой сын, тем более такой муж.
Елена Михайловна хлопнула дверью спальни, а потом вернулась с собственной сумкой, набитой давлением, контролем, советами и вечным девизом: «В нашем доме так никогда не делали».
Через пятнадцать минут они исчезли. Аглая стояла у двери, словно после пожара. В воздухе пахло борщом, но она захотела сигарету.
Она пошла на кухню, взяла бокал вина из шкафа, наливала себе напиток, глядя в окно. Дождь шёл, как в старых фильмах.
И вдруг стало смешно. Она улыбнулась сначала лишь уголком, потом открыто.
И нет, я не нотарис на кладбище. Я хозяйка своей жизни. Наконецто.
