Между мной и его прошлым — девочка, которую он так и не смог полюбить.
Мы с Дмитрием расписались, когда оба давно перешагнули порог юности. Мне было тридцать два, ему — тридцать три. За плечами — не просто прожитые годы, а целая вереница ошибок, разбитых надежд и горьких уроков. У него — неудачный брак и дочь. У меня — тихая жизнь без детей и потрясений. Я не мешала ему общаться с ребёнком, даже подбадривала, но Дмитрий всячески избегал этого. Совсем.
Свою первую жену он взял не по любви, а по воле матери. Та, узнав, что девушка в положении, строго сказала: «Женись! Не позволишь опозорить семью!» Родные невесты умоляли, давили — и он сдался. Роспись, чемодан — и сразу в рейс. Он только окончил мореходку и ушёл в плавание. Ни свадьбы, ни колец — только сухая пометка в паспорте.
Пока он бороздил моря, жена родила дочь. Вернувшись, он взял малышку на руки — и ничего не ощутил. Ни радости, ни нежности. Лишь усталость и пустоту. Но раз уж стал отцом — продолжал исполнять роль. Ходил в рейсы, привозил деньги, занимался мелким бизнесом. Жили в квартире, подаренной тестем за «спасение чести» их дочери. Но любви в том доме не было. Даже близость — редкость. Как говорил Дмитрий, за все годы брака их можно было пересчитать по пальцам.
Рано или поздно чаша должна была переполниться. И переполнилась: вернувшись из очередного плавания, он узнал об измене. Жена не отпиралась. Рыдала, просила прощения, твердила, что это случайность. Но Дмитрий увидел в этом выход. Собрал вещи и ушёл. Без криков, без истерик. Просто закрыл дверь. Родные бывшей даже не пытались его удержать — всё и так было ясно.
Он ещё дважды сходил в море, а затем решил: хватит. Открыл своё дело. Через три года бизнес пошёл в гору, бывшая с ребёнком получали приличные алименты, и вроде все устроились. А потом появилась я.
Познакомились мы по работе. Он приехал за стройматериалами, и мы разговорились. Через пару дней мне доставили букет и записку с приглашением в кафе. Всё закрутилось быстро, красиво, искренне. Сыграли свадьбу. Но я знала, что его мать — дама со стержнем. Она сразу заподозрила, что и наш брак — вынужденный. Сомневалась, косилась. Но я успокоила её: детей пока не хотим, дадим себе время.
Тогда она облегчённо вздохнула… и стала каждые выходные привозить к нам ту самую девочку — Ангелину. Ту, которую мой муж, простите, и за дочь-то не считал. Как и её мать. Он был отстранён, холоден, почти безразличен. А свекровь — будто назло. Шептала мне: «Может, всё же проникнется?» Но девочка чувствовала это. Переступая порог, она сразу бежала ко мне. А отец? Надевал наушники, садился за компьютер и с головой нырял в «танки».
А я оставалась с Ангелиной. Капризной, обидчивой, раздражённой. Как бы я ни старалась — всё было не так. Она не хотела здесь быть. Не хотела быть с ним. И я её понимала. Через пару часов я сама была на грани — звонила свекрови, чтоб забрала. Та приезжала и сразу спрашивала: «Ну что? Нашли общий язык?» А что отвечать? Что её сын опять просидел три часа в игрушках, а я в одиночку была нянькой, психологом и подушкой для чужого ребёнка?
Свекровь тут же менялась в лице. Начинала корить меня. Говорила, что это я не смогла помочь им сблизиться. Мол, женщина — хранительница очага, цемент семьи. А я? Я устала быть этим цементом, который скрепляет чужие ошибки, чужую вину и чужое равнодушие. Я пыталась. Но у меня нет волшебной палочки, чтобы заставить мужчину полюбить своё дитя. И если он сам не хочет — сколько ни уговаривай, ни угождай, ничего не выйдет.
А виновата, конечно, снова я…
